Путь Базилио
Шрифт:
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
«Кол», «костыль», «слег», «теллур», «последний гвоздь». Артефакт Зоны неясного происхождения. Вводится перцеребрально (подробности см. в разделе «Техника»). Попытки обратного извлечения приводят к немедленной смерти. В течении первой декады взаимодействия с корой головного мозга обеспечивает абсолютную защиту от всех известных типов паранормальных воздействий, кроме психокинеза. Далее эффект ослабевает, одновременно с этим понижается болевая чувствительность и деградирует эмоциональная сфера. Через тридцать-сорок дней происходит первый дефолт мозга, IIQ падает на 20–30 %. Второй дефолт происходит через сто — сто двадцать дней. За ним следует потеря речевой способности,
М. Фраер, З. Шестипалый, «Как убиться и ебануться с пользой для общества. Практическое пособие». — ООО «Хемуль», «Амфора», 299 г. о. Х.
Септимий Попандопулос пил. Хотя — нет! Септимий не пил: он нажирался. Отдаваясь этому непростому делу с тем истовым серьёзом, каковый исттари присущ славному козляцкому племени.
Ежели говорить о текущем моменте, то Попандопулос пребывал в состоянии своего рода неустойчивого равновесия. То есть — алкоголя в крови у него было примерно столько, сколько и просила душа. В таких случаях к выпивохе зачастую возвращается подобие здравомыслия.
Однако хороший медик или опытный бухарик непременно заметил бы, что благостное это состояние, увы, мимолётно, ибо в самом скором времени что-нибудь непременно изменится: или двенадцатиперстная кишка получит из желудка новую порцию пульпы и обогатит кровь алкоголем, тем самым повысив внутренний градус, или печень одержит временную победу, окислив спирт — и градус тем самым понизив. Значение имеет также концентрация каталазы, под влиянием которой спиритус вини превращается в ацетальдегид, само присутствие коего весьма ощутимо сказывается на общем состоянии. Наконец, могли измениться и потребности души, причём совершенно непредсказуемым образом. В общем, не стоило и помышлять остановиться на достигнутом. Выбор был, в сущности, невелик: или немедля продолжить восхождение к намеченной цели, — а козёл имел намерение нажраться в неописуемое говнище, — или же устроить краткий передых, нечто вроде временного бивуака, пребывая в готовности в любой момент сняться и тронуться в дальнейший путь.
Попандопулос выбрал последнее: воспользоваться минутным возвращением в реальность для ревизии своего состояния и текущих дел.
Козёл приоткрыл правый глаз — левый открывался хуже — и оценил текущую диспозицию. Он пребывал в крытом помещении, на вид знакомом, конкретно — сидел за столом, судя по позе — в прострации. Перед ним стояла грязная корзина с объеденным дубовым веником: по нетрезвости козла всегда тянуло на дуб и орешник. Рядом — миска с солью, наполовину пустая, и литровая бутыль кристалловской, наполовину полная. С краю примостилась ещё одна бутылка, судя по криво наклеенной этикетке — из-под сенной шипучки. Горлышко бутылки было отколото, а вернее, снесено лихим ударом. Попандопулос тут же потянулся за спину. Меч был на месте. Это его успокоило.
Прикрыв лупары, Попандопулос попытался сосредоточиться и вспомнить, какого ляда он воттак ваще. Из душевной глыби всплыло — дохлой рыбой кверху брюхом — томительное чувство: всё плохо. За ним потянулся шлейф ретенций — музыка, нахнахи, кровь на полу, ещё какой-то мёртвый ёбаный гусь. Септимий не мог припомнить, при чём тут гусь, но каким-то образом и он был тоже причастен, он тоже был причиной бед, этот гусь — будучи мёртвым и ёбаным впридачу. Или, может, ёбнутым, а то и ебанутым: козёл был не в том состоянии, чтоб различать оттенки смысла. Потому он оставил эти думы и сосредоточился на более практических вещах: подготовился ли он к загулу и всё ли правильно сделал.
На эту тему память заговорила охотнее. К делу козёл приступил прямо с утра. Лишние носильные вещи и ценности оставил у знакомых педобиров, с ними же и накатил для начала. Потом завернул в деревеньку Калушовку, где его хорошо знали с плохой стороны. Там он подудолил местный электорат на два пузыря самогона, настоенного на курячьих говнах, и маленького лосёнка, которого он отдуплил там же, у плетня, а тушу прихватил с собой. Переднюю половину он отдал знакомому сталкеру-стервятнику Шансу, встреченному на тракте. Шанс в благодарность угостил бидоном мухоморного пива, до которого козёл был охоч, особенно по первой пьяни. Где и как он употребил его — на сей счёт память загадочно молчала.
Дальше нарисовалась лесная полянка, заросшая одуванчиками. Септимий обожал их страстно. Однако ж, в одуванах попалась какая-то подлая травка, от которой козлиный желудок немедленно вспучило. Пришлось проблеваться. В процессе Попандопулос измарал бороду, попытался отмыть её самогоном, стало ещё хуже. Расстроился, от расстройства высосал полбутылки, закусывая крапивой. Зачем-то срубил мечом деревце. Потом сражался с ежом-грибником, некстати прогуливавшемся в тех местах. Ежак оказался то ли бронированным, то ли чересчур увёртливым. Во всяком случае, существенно улучшить его Септимий не смог, несмотря на все старания. К тому же в корзиночке у скромного грибника были не только грибы, но и тесла-шокер — оружие редкое и не особо опасное, но очень неприятное в действии. Пока Попандопулос очухивался, колючая джигурда сдристнула, ещё и прихватив с собой бутылку козлиного самогона в качестве трофея. Исчезли и остатки лосятины. Также куда-то проебался колокольчик из носа. Впрочем, эти утраты случилась ещё до встречи с ежаком. Что нисколечко не утешало.
Потом был хутор с виноградником. Там его пытались огреть оглоблей, зато потом вынесли чудесное кьянти, лишь бы отвязался. Ещё он бегал за диким вепрем с красивой задницей и вроде как даже догнал. Засим в памяти зиял провал с осыпающимися краями.
Исчерпав, таким образом, свой внутренний мир до дна, козёл решил, что пришла пора свежих впечатлений. Без которых было невозможно понять, в каком он состоянии, где он, а главное — как жить дальше.
Он заставил себя открыть глаза, протёр их, упёрся передними конечностями в столешницу и рывком встал. За спиной что-то рухнуло с шумом и пылью. Других бед не случилось: желудок держал выпитое, ноги вроде тоже не дрожали. Картинка в глазах слегка плыла, но, в общем, не терялась.
Обстановка однозначно указывала на «Шти». Посетителей, правда, было маловато: какой-то рыжий ишак, молодая гиена в белых штанах с оттопыренным наклиторником, голенастые птицы с низкой посадкой вроде страусов. Все вели себя подозрительно корректно — ни шума, ни песен, ни драк. Из давних знакомых был только енот, тоже непривычно вялый, невесёлый. У него, впрочем, была к тому уважительная причина: мутный глаз козла углядел под столом у него опустошённую четвертушку. Судя по всему, енотик занимался тем же делом, что и Попандопулос — заливал глаза.
Как жить дальше — тоже было, в общем-то, ясно. Следовало немедленно выпить, потом кого-нибудь обидеть, а там видно будет. Септимий неоднократно поступал именно так, и до сих пор данная метода не подводила.
С трудом повернув затёкшую шею, Септимий перевёл взгляд на стойку, ища Бобу Сусыча. Но мартыхай отсутствовал. Вместо него за стойкой хозяйничала рыжая выдра, с виду доступная. В данный момент она облизывала пивную кружку, одновременно протирая другую чистой тряпицей. Попандопулос невольно залюбовался движениями язычка. Та поймала взгляд, лукаво улыбнулась и так страстно слизнула застрявший у самого дна клок пены, что Попандоулосу, несмотря на его ориентацию, захотелось немедленно дать ей на клык.
— Лёля, не выделывайся, — раздался недовольный голос откуда-то из угла.
Выдра смутилась, опустила долу блудливые очи.
Козёл мощно развернулся — и увидел в малозаметном углу удобно расположившегося крота. Выглядел кротяра солидно, хозяевато: на нём был малиновый бархатный жилет с блестящей часовой цепочкой, когти сверкали свежей полировкой. Он неторопливо вкушал салат с червяками. Рядом стояла огромная глиняная кружка, к которой сиротливо жалась рюмашка. На решётке медной пепельницы ждала своей участи нераскуренная сигара.