Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Горняки пытались объяснить отцу Амору то, от чего сами терялись.
– Ну вот у нас в карьере – тут да, начальство сменилось. Были азиаты, с ними было хорошо. Были австралийцы, так тоже неплохо. А вот когда… – и говорящий непременно понижал голос, а другие рефлекторно оглядывались в поисках бог весть какой опасности, – когда власти пришли, тогда нелегко стало. Но вы не думайте, отец Амор, мы понимаем, что для нашей страны нужно сырье, и что если мы не будем работать, то никто не сможет.
Остальные кивали головами, и все как один бросали скрытные взгляды по сторонам, чтобы удостовериться, что ничьи ненужные уши не слышали этих осуждающих интонаций.
– А откуда они идут-то? – глухо спрашивал отец Амор.
– С севера, – как что-то само собой разумеющееся, говорил Софиан. – И с востока. Этих мы подобрали, так они вроде как раз из… – вместо названия провинции хотя бы
– Я не слышал, чтобы там было так уж плохо, – почти беззвучно замечал отец Амор.
И снова они обменивались взглядами, эти люди. Отец Амор был выше самого высокого из них как минимум на полголовы; он считал, что изрядно отощал на местной диете, но по сравнению с ними он за толстяка мог сойти. Они все были пыльными, состаревшими – как если бы кто-то более могущественный, но не Всевысший, далеко не Он, ставил эксперимент, насколько он способен ускорить возраст людей. В Европе, в Америке люди доживали до ста тридцати лет в относительном здравии и здравомыслии, работали до девяноста, уходили на пенсию и продолжали вести активный образ жизни. В Африке редко в какой стране средний возраст населения превышал сорок лет. В Йоханнесбурге строили очередной самый высокий небоскреб; в Лагосе недавно открыли самый большой футбольный стадион. В деревне отца Амора не было канализации.
В начале декабря отец Амор отправлялся в епископат. Обсудить дела насущные, потребности малых приходов, свои собственные, поделиться планами на будущее, поговорить с духовником, познакомиться с церковной политикой. Не то чтобы он не знал, что именно должен делать, и не то чтобы он забывал, как именно экуменисты представляют себе церковную политику на национальном и межнациональном уровне. Они вроде как признавали ценность народа и нации, с уважением относились к этому понятию, почитали и уважали административные границы и вроде как соглашались использовать их же в определении границ церковных владений. Официально все так. На деле – у каждого были свои соображения. Но об этом можно было рассуждать бесконечно, устраивать очередной цикл никому не нужных диспутов, чтобы в результате снова вернуться к исходному пунукту. При желании можно было в довесок к стандартным, официально утвержденным границам приходов добавить и неформальные сферы влияния. Отец Амор знал по своим прихожанам: некоторые приезжали к нему за двести километров, хотя официально их деревня относилась к иному приходу. И с церковной политикой дела обстояли примерно так же.
В любом случае, для него эти три недели, которые предстояло провести в Лагосе, были чем-то желанным и одновременно наполняли тревогой. Отец Амор боялся, что дичает в своей лачуге, если сравнивать с теми, кто живет в городе посреди высоких зданий, ходит по асфальту или бетону, ездит на относительно новых авто, что он отучается от общения с людьми, говорящими на правильном, литературном языке, способными рассуждать не только о ценах на кофе, но и о возвышенных материях. Впрочем, он был тем, кем был. И это была служебная поездка. Он утешал себя подобным образом, идя к полустанку – пятнадцать километров, проделанных ночью, чтобы не быть испепеленным жарой. Сидя в вагоне электрички, в котором напрочь отсутствовали кондиционеры, а сквозняк не спасал нисколько. Выходя на перрон в провинциальном центре, неторопливо оглядываясь, вежливо улыбаясь глазевшим на него детишкам. Любезно улыбаясь их мамаше, просиявшей от гордости; он даже обменялся с ней парой слов – не потому, что так сильно заскучал по человеческому общению, а просто – женщина была так неподдельно счастлива увидеть священника в непосредственной близости, что тут же пожаловалась на младшего сына, похвасталась старшим, намекнула, что свекровь просто ужас какая мымра, а сама она вот-вот закончит обучение на банковского работника.
– Работу бы еще найти, – внезапно пробормотала она усталым голосом, и все ее счастье от общения с незанятым собой и своей важной миссией священником потухло.
Отец Амор вспомнил несколько фраз, удачно подходивших к подобным ситуациям. Они, кажется, подействовали. Женщина распрощалась, потащила детей к выходу из вокзала; младший все оглядывался, жевал палец и глазел на отца Амора. Тот – не удержался, подмигнул и улыбнулся, до чего ребенок был очаровательный. В притворном унынии посмотрел на табло и рассеянно осмотрелся. После непроизвольно вырвавшейся фразы, которой женщина неожиданно испугалась, кое-что стало очевидным: полиция, например. Вооруженная. Усиленные меры безопасности. Там сканеры, тут видеокамеры. Чтобы убедиться, что их прибавилось с последней поездки отца Амора в епископат, он печально вздохнул и благочестиво поднял глаза к небу. Можно было еще и за четки ухватиться, но это как-то слишком показательно, смахивает на артистическое благочестие, чего отец Амор не жаловал. И – действительно. Определить класс камер он едва ли смог бы, но что их очень, подозрительно много, было ему очевидно. Хорошо поезд подошел; в нем можно было усесться, уткнуть нос в комм, насладиться скоростью обмена данными и немного поизучать ситуацию в стране.
Отец Амор неторопливо шел к епископату; ничего хорошего он от этого времени не ждал – а кто из подчиненных был бы рад на три недели попасть в пресс очень умных, всезнающих, теоретически подкованных, имеющих доступ к последним достижениям людей? Но день был дивный, воздух пах убойным коктейлем из запахов, практически неразделяемым на составляющие и очень приятным, а улица, по которой шел отец Амор, была вся усажена деревьями и кустами. Самыми разными, темно-зелеными, обильно цветущими, сочными, здоровыми. Отец Амор упрямо представлял себе, что просто прогуливается, а не идет на эшафот. И он охотно задерживался у еще одного куста, задирал голову и смотрел на ветви еще одного дерева, однажды опустился на скамейку и просто смотрел на обезьянок, невесть откуда взявшихся на этой улице. Из публичного парка прибились ли, болезные, или еще откуда?
Привратник радостно заулыбался отцу Амору.
– Его преосвященство будет рад приветствовать вас после дальней дороги, отец Амор, – бодро сообщил он и даже попытался ухватиться за сумку, которая преданно служила тому лет пять, не меньше. Она была небольшой, вещей у отца Амора хватало, чтобы заполнить ее наполовину, и помощь привратника была совершенно не нужна. Отец Амор и сделал вид, что не заметил жеста, поблагодарил и встал чуть дальше, чтобы заблокировать маневр.
Привратник выглядел немного задетым. Отец Амор с трудом сдерживал улыбку.
– Я глубоко признателен его преосвященству за его неизменное гостеприимство, которое он с достойной его сана и доброй натуры щедростью изливает на меня, – кротко ответил отец Амор. Привратник был деморализован и послушно предложил проводить в комнату, где предполагалось разместить его. Он так и топтался у двери. Отец Амор умылся – не сдержался, в кои-то веки воды было почти в достатке; задвинул ногой под кровать саквояж и сказал: – Идем?
– Погода нынче установилась стабильная, – бодро говорил привратник, выбегая вперед и заглядывая отцу Амору в лицо. – Вот еще три недели назад соседний квартал пострадал от урагана. Нам повезло, пара веток обломалась, и все. А там дерево упало на забор, вся система безопасности вышла из строя. Так не поверите, отец Амор, пока приехали ремонтники, из периметра кое-чего вынести успели. Конечно, народ там не нищенствует, даже наоборот, ничего важного, конечно, но и не просто так люди живут. Но что там вернешь-то? И обидно, ведь правда? Неэтично такое поведение, совершенно неэтично. Или вот два месяца назад его преосвященство был с визитом в Чаде. Его принимал сам президент, говорил, что его преосвященство куда больше делает для панафриканства, чем даже его собственные министры. И как только мы уехали, там случился такой ужасный сезон дождей, отец Амор, что вы не представляете. Я не видел сам, но показывали сюжеты, в которых просто реки бежали, ре-ки. Мутные, бурые реки. Представляете? И все практически неожиданно. А у нас как-то спокойно. Жарковато, конечно. Но это не какой-нибудь Судан. Там нашей делегации пришлось пожить в палаточном городке. Ну, вы понимаете, – быстро и неразборчиво проговорил привратник. Отцу Амору показалось, что он даже губы старался не разжимать. – Переселенцы, то-се. Его преосвященство хотел поближе познакомиться с невзгодами тех несчастных. Так вот, ночью, в полночь и в пустыне практически, температура вообще не опускалась. Как в пекле. Ну вот мы и пришли.
Он замер у двери в приемную и робко просунул в нее голову.
– Отец Юстин, отец Амор Даг прибыл, – счастливо доложил он.
Отец Амор был дезориентирован трескотней привратника. Хотел было поблагодарить его, но с трудом стряхнул оцепенение, а тот уже испарился. Личный секретарь епископа открывал дверь, приглашал войти, отец Амор оглядывался, надеясь хотя бы в спину крикнуть привратнику «спасибо», а секретарь невозмутимо говорил: «Брат Константин способен заговорить зубы тигру до такой степени, что он станет убежденным вегетарианцем. Кстати, были случаи. Не совсем буквальные, но метафорически – все с точностью до образа». Он предлагал отцу Амору усесться, спрашивал, сделать ли кофе, интересовался, как прошла поездка. Не случилось ли в дороге чего-нибудь непредвиденного. На недоумевающий взгляд отца Амора он спросил прямо: