Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
– Восхищаться изобретательностью дизайнера и элегантностью решений мне тоже не позволяется? – невозмутимо поинтересовался Амор.
Яспер был твердо намерен возразить. Амор широко улыбался, дожидаясь его реакции – по возможности вербальной.
– Вот же… – начал было чертыхаться Яспер, но хмыкнул, потряс головой и буркнул: – Я пойду к столику. Ты, я так понимаю, отправляешься глазеть на эту шелуху.
– Совершенно верно, – охотно согласился Амор и подмигнул официанту, маячившему за спиной Яспера встревоженной тенью. – Добрый вечер. Нам обоим очень нравится здесь, что не мешает иметь некоторые онтологические разногласия. Но смею заверить, мы всегда решаем их ко взаимному удовлетворению.
– Он – священник. Чокнутый. – Решительно заявил официанту Яспер.
– Полностью согласен с таким емким
Яспер предсказуемо закатил глаза и развернулся к официанту.
– Я заказывал столик, – строго произнес он.
Официант хлопотал вокруг Яспера с энтузиазмом, не вызывавшим у Амора удивления: что-то было в фигуре Эйдерлинка, поведении, в самой осанке, в манере говорить и смотреть, что воздействовало на его собеседников лучше всевозможных сертификатов и удостоверений, подтверждающих его значимость и право распоряжаться. В этом квартале, куда Яспер притащил отца Амора, и в подобных кабачках услужливость и расторопность были, как правило, не самыми распространенными качествами. Амора, приди он сюда в одиночку, сначала бы долго не замечали, затем обслуживали из-под палки и в завершение наверняка попытались бы обсчитать; у них получилось бы, потому что Амор, заметив, не обратил бы внимания. Деньги и деньги, безразлично пожимал он плечами, на них не купишь ничего кроме товаров.
Собственно, зал был крохотным, даже если, обследовав артефакты на стенах, приступить к изучению бутылок со спиртным в баре, все равно не ушло бы больше десяти минут. Амор сел напротив Яспера, а официант уже ставил перед ним высокий бокал с коктейлем.
– На свой страх и риск я дерзко заказал тебе выпивку, чтобы не отвлекать от серьезного и важного глазения по сторонам, – снисходительно произнес Яспер и сделал рукой широкий жест.
Амор проследил за его рукой, сделал почтительное лицо и поблагодарил официанта, угодливо заглядывавшего в лицо Ясперу. И не сдержался, добавил напоследок:
– Поверьте, зубы у него нормальные, не акульи. А вот характер – еще какой.
– Отец священник демонстрирует исключительное человеколюбие и благочестивый язык, как ему свойственно, – смиренно заметил Яспер. Официант тихонько хрюкнул. Амор высунул язык и стал изучать его кончик, старательно скосив глаза к носу.
– Какой у тебя замечательный опыт по оценке языков, – бодро отозвался он после двадцатисекундной пантомимы.
Яспер недовольно посмотрел на официанта, тот враз испарился.
– И по устрашению окружающих, – заметил Амор, поглядев вслед официанту.
Яспер пожал плечами.
– Чем жив, – рассеянно отозвался он.
– Кстати, чем ты жив? – мягко спросил Амор. – Я боюсь показаться чрезмерно навязчивым, но мне хотелось бы узнать причину твоей отрешенности.
– Разве это жизнь, Амор? – усмехнулся Яспер. – Дурацкое, конечно, состояние, что у меня, что у моих приятелей. Но мы как на вулкане сидим.
– Вот как, – глухо отозвался Амор. Яспер смерил его хищным взглядом.
– Ты можешь не знать, что именно я имею в виду, можешь пребывать в блаженном неведении относительно причин и последствий, но чувствуешь, так?
– Я вижу то, что я вижу, Яспер. Это совсем немного, учитывая, что по сравнению с… да хотя бы с этим кварталом, если в церковь на воскресную службу собрать всех людей, которые традиционно присутствуют каждый раз, и всех, кто ходит туда не более двадцати раз в год, все равно, наверное, будет не намного больше, чем в этом районе. Так что статистически я едва ли управомочен позволять себе глубокомысленные замечания. Но они тоже люди, такие же, как и здесь. Этот парень, к примеру, которого ты застращал, вполне мог быть отдан в ученики кому-нибудь в городке поблизости от фермы своих родителей, а оттуда уже перебрался в Лагос, надеясь заработать на жизнь себе и своей семье.
Яспер терпеливо слушал его, молчал, не комментировал – не соглашался и не опровергал.
Амор сделал глоток коктейля.
– Мне не нравится то, что я вижу. – Честно признался он. – Мне еще больше не нравится, как мало можно узнать о том, что происходит и на что рассчитывать в будущем.
– Тебе лично? – уточнил Яспер.
– Мне-то что, – пожал плечами Амор. – Я там, куда пошлют, делаю то, что велят. Я помню, что ты думаешь об этом, но не могу не сказать. Что подсказывает мне моя совесть. Впрочем, я, наверное, худо-бедно защищен. Хотя бы епископатом. Хотя бы камзолом, – он дотронулся до воротника.
– Не хочу тебя разочаровывать, но ты запросто можешь оказаться первым, на кого будет направлен удар, если случится что-нибудь этакое.
– Что именно?
– Ты хочешь знать? – сухо спросил Яспер. – Ты уверен? Ты действительно уверен?
Амор тяжело вздохнул и отвернулся.
– Если тебе так хочется кокетничать, Яспер, – пожал он плечами.
– Какое «кокетничать»! – ощетинился Яспер. Он взял себя в руки после неожиданной вспышки гнева, направленного не на Амора, но его замечаниями спровоцированной. – Что происходит в Йоханнесбурге, ты представляешь?
– Я совершенно не понимаю, с чего ты решил, что я должен быть в состоянии представить это. Я даже в кардинальский двор не ходок. А к Йоханнесбургу и вообще никакого отношения не имею.
– В Йоханнесбурге – Лига. Президиум. С генсекретарем. Ты в курсе?
Амор усмехнулся.
– Туда я тем более не вхож, – пожал он плечами.
– Хорошо. Мы сейчас имеем генсекретаря, который кроток, терпелив и предпочитает, чтобы все за него решали министры и советники. При этом…
Он рассказывал то, что Амор в принципе знал достаточно неплохо. Он смотрел на это с другой стороны, разумеется, сквозь призму епископских писем, но вынужденно составлял достаточно определенное представление о политике – все-таки церковь вообще и его приход в частности зависели от политики. Согласятся ли чиновники рассматривать действия отца Амора как благотворительность. Позволят ли чуть расширить школьную программу, чтобы учить не только катехизису и не только детей, а банальной грамоте всех желающих – их было много, неграмотных или малограмотных, даже после бесконечных просветительских программ. Выделят ли субсидию на хоспис и почему, и к кому и как обратиться, чтобы выделили. И так далее. Ему приходилось разбираться и в политике высшего уровня, чтобы иметь возможность пугать мелкого бюрократа мнениями высших властителей, указывать на законы или что угодно, лишь бы сработало.
Это не обеспечивало Амора возможностью делать прогнозы в политических играх, разве что уворачиваться от последствий. Яспер, очевидно, знал это, поэтому взялся за трудное дело –объяснять почти дилетанту, что творится наверху и к чему следует готовиться малым мира сего.
Генсекретарь был слаб, сознательно выбрал такую позицию. Не то чтобы члены национальных правительств так просто смирились бы с иным человеком во главе лиги. В Африке было несколько государств, предпочитавших сохранять за собой право самостоятельно решать проблемы внутри страны и с соседями, и не всегда способы решения и долгосрочные их последствия соответствовали целям и задачам Лиги. Соответственно человек в ее главе, который не особо настаивал на панафриканской политике, предоставлял главам национальных правительств право действовать вне рамок Лиги, был очень удобен для значительной части членов Лиги. Только слишком безвольный мало кого устраивал, и кроме того, члены Лиги предпочитали выбирать такого, который бы оказывал преференции своей стране. Нынешнего лидера выбрать было сложно, и Яспер Эйдерлинк, тогда еще лейтенант, видевший всю ту кухню изнутри, мог немало рассказать. Он тогда убедился в сомнительных моральных качествах господ политиков, а дальнейшие встречи и столкновения с ними только убедили его в этом. Даже демонстративное самоустранение главы Лиги, которое он называл по-разному: «приверженность геополитическим ориентирам регионов», например, или «нежелание униформизировать политику огромного континента, интегрирующего разные культуры и даже цивилизации», и прочая, и прочая, воспринималось Яспером скорей как беспринципность, чем наоборот – приверженность определенным, сугубо индивидуальным принципам, вроде невмешательства, ненасильственной и добровольной интеграции и так далее. Он-то был категорически уверен, что положение генсекретаря обязывает, возможности – тем более, и разыгрывать из себя благочестивого отца-духовника недостойно такого высокого чиновника, особенно в такое время.