Путь "Чёрной молнии"
Шрифт:
— Командир, убирай их на…! Или мы за себя не ручаемся, — еще не отдышавшись, выкрикнул Волчонок.
Азиатам приказали выйти из камеры. Когда всю Джамбульскую компанию выводили в коридор, самый борзый из них, что-то процедил на своем языке в адрес Саньки. На что он усмехнулся и шуткой ответил:
— И сказала пчела медмедю, я тебя на шашлык насадю.
Все в камере засмеялись и дверь захлопнулась.
Минут через пятнадцать пришел ДПНС с командой, и попытался найти виновных в организации драки, но ничего не добился со стороны азиатов и арестантов камеры. Волкова вывели в коридор, и он кое-что объяснил надзирателям. Переговорив, Волчонок попросил дежурного по изолятору, чтобы он не писал рапорт по поводу драки, ему не хотелось, чтобы кто-нибудь угодил в карцер перед этапом в зону.
— Если со стороны азиатов нет претензий, то и с нашей стороны все путем, — сказал Волков.
Дежурному офицеру тоже не хотелось поднимать лишний шум, случилась бы драка на обычном этаже, а то ведь в транзитке, завтра же Джамбульские уйдут по этапу из области, и все утихнет. ДПНС удовлетворился тем, что перевел азиатов в другую камеру.
— Санек, я перед тобой в неоплаченном долгу, — обратился к нему Волков, — я думал эти черти Джамбульские успокоились и можно заснуть. Ты разве не спал, когда на меня чемергес набросился?
— Спал, но меня словно кто-то разбудил.
— Видно у тебя чутье звериное, так бывает с людьми: вроде человек спит, а мозг работает и держит под контролем напряженную ситуацию. Классно ты их уделал. Где так научился? Обучался чему?
Сашка скромно промолчал и на основные вопросы не ответил, а только мягко заметил:
— Ты меня тоже вовремя предупредил, так что мы с тобой квиты.
Сон был нарушен, и Сашка сел напротив Волчонка, засыпав его разными вопросами. Ему действительно было важно мнение такого «росомахи» уголовного мира, как Волков Владимир.
— Ты мне объясни Волоха, на суде двоим нашим бунтарям дали особый режим, разве это возможно с первой ходки?
— Ну, допустим не первой, судили их во второй раз, а дали полосатый режим за тяжесть преступления. Я так понимаю, первые пять лет они будут в крытой сидеть?
— Так и есть, — подтвердил Сашка.
— Такое происходит в особых случаях, пусть Бога молят, что зеленкой лоб не намазали.
— Как ты думаешь, в какую зону нас отправят? — спросил Сашка.
— Пока мы в транзитке, нас могут по распределению и на дальняк отправить, все от управы зависит, они там балом правят. В Новосибирской области шесть зон — строгачей. Не знаю Санек, хорошо бы в городе оставили, к примеру: на «Восьмерке» или «Пятерке», у меня там знакомых уйма, да с воли есть, кому греть.
— У тебя родные в Новосибирске? — спросил Сашка.
— Нет, ты не поверишь, я родом из деревни, с Алтайского края. В детстве в Рубцовске жил, потом спецшкола, малолетка в Краслаге, там и познакомился с Арканом.
— Так ты с ним на малолетке сидел?
— Ну — да, Аркан тогда получил срок за бугра, топором ему голову пробил, его судили и отправили в другую область, а я на «мужики» (лагерь для взрослых) поднялся, — Волков тяжело вздохнул, — затем поехало, понеслось: на воле задерживался ненадолго, мотало меня по всей стране. Уральские тюрьмы и зоны обошел, в Усть-Куте в наркотзоне был, там мы с Арканом опять встретились, правда я раньше на свободу вышел и встречал его по звонку. Потом опять попал в Краслаговские лагеря, в Решетах парился.
— У меня отец тоже в Решетах сидел.
— А в какой зоне?
Точно не знаю, но я помню, что последний раз в «Двадцатке» сидел в Краслаге.
— Я тоже там чалился! Может, мы с ним были знакомы, у него какая фамилия?
— Как и у меня — Воробьев.
— Нет, не знаком. Меня потом во Владимирскую тюрьму отправили, за отрицание, позже в «Златоуст» загнали. Пришлось свою правоту перед ментами доказывать: вскрыл себе вены на руках, — Волчонок показал Сашке крупные, белые шрамы на левой руке.
— Потом снова Владимирская и свобода.
— А последний раз? — поинтересовался Сашка.
— Червонец особого втерли, двадцать четвертую вменили, и стал я «ООР» (Особо — опасный рецидивист).
— Волоха, ну как там на особом?
— Как и везде, мужики пашут, бродяги в потолок поплевывают. Каждый выбирает свой путь: кому в крытку, кому на «черную», я поначалу тоже воду мутил, да потом решил с головой дружить. Надо Санек мозгами больше упираться, насиделся я по крыткам и карцерам. Не сломали меня менты, но здесь идея нужна. Я любого пойму: вора в законе, и мужика — работягу. Вон Леха Дрон, молодой был, и нечета многим ворам, у него свой стержень в характере. Аркан — кореш мой, тоже идейный, он даже за меня слово молвил перед ворами, я по своим понятиям и поступкам тоже мог в воровской семье оказаться.
Волков замолчал.
— Ты отказался?
— Нет, Санек, в историю серьезную вляпался. Я одну мразь на тот свет отправил, он в то время положенцем был, а таких трогать нельзя. Аркан потом на воровской сходке отмазал, и меня не тронули, иначе я с тобой бы сейчас не разговаривал.
— Волоха, а за что ты его замочил?
— По моим понятиям и кстати воровским, насиловать малолеток, а потом убивать — это не делает чести уважаемому парняге, а тем более положенцу.
— Так он насильник, что ли?
— Он мою сестренку родную насильно взял, а потом животное побоялся, что она его сдаст и задушил подушкой. Мы ведь с ней детдомовские, по малолетству со шпаной связались, она за мной глупенькая, как хвостик болталась, — Володька замолчал и потер виски пальцами, затем вздохнул и продолжил, — я сидел в тот момент, и не мог знать о ее смерти. Когда освободился, мне братва на ушко шепнула, я этому гаду через Аркана предъяву вынес. Этого «лохматого» (Насильник) на сходке опросили, хотели решить все по справедливости, но он повернул все иначе: мол, сдала его шлюха, и он ее порешил.
Мне эта тварь, пользуясь статусом положенца, в наглую, без свидетелей заявил, что убрал ее, за — то, что она своим братом стращала.
Вмазал я ему обрезком трубы по башке и перед его агонией, сказал: «Сдохни тварь — это тебе за сестру». Он тут же копыта отбросил.
— По мне, ты поступил справедливо, если бы он повинился перед тобой, а то ведь себя правым считал. Ты после его убийства больше не блатовал? — наивно спросил Сашка.
Волчонок улыбнулся.
— Нет Санек, мужиком жил, но честь свою пацанскую ничем не запятнал, меня по — прежнему уважают, и мой голос имеет вес по разным зонам и тюрьмам. Нужно человеком себя вести и таковым оставаться, даже несмотря на обстоятельства и условия, а авторитет — дело наживное.