Путь диких гусей
Шрифт:
Она не верила больше людям, их лживым речам, убивающим друг друга, проливающим свою и чужую кровь.
— Кровь, кругом кровь, — шептали ее губы, — мы найдем нашего сына и уйдем туда, где совсем нет ни людей, ни ханов, ни войн, ни оружия. Там ты выздоровеешь, и мы будем странствовать по свету, будем всю жизнь идти по Пути диких гусей…
Книга вторая. ГОД ЧЕРНОГО БАРАНА
СТУПНЯ БОГА ВОЙНЫ
Дождь, окропивший накануне землю и место боя,
Легкий утренний ветерок клонил траву, трепал волосы и мокрую одежду убитых, будто хотел поднять их с влажной земли, но не хватало у него на то сил, и он лишь нежно гладил их по лицу, по рукам, шептал что-то неслышное для живых, нежное и ласковое.
И над всем полем с разбросанными в беспорядке вчерашними врагами, а сегодня уже вечными обитателями иного царства, ушедшими навсегда из этого мира, над всем этим кружил торжественно неутомимый Карга, вечный спутник людей, прародитель сибирских племен, их предок и покровитель,
Карга исполнял танец смерти, то набирая высоту, то снижаясь к самой земле и касаясь длинными, острыми на концах, крыльями лиц убитых. Он осматривал каждого из них, как придирчивый хозяин оглядывает всходы, определяя урожай.
На темных елях, что росли по холмам, окружающих место битвы, сидели родичи Карги и с нетерпением ждали, когда им будет подан сигнал для начала пиршества, когда Карга закончит свой танец-полет и позовет их всех на трапезу. Время от времени кто-то из молодых и нетерпеливых срывался с ели и устремлялся вниз, но дружные и негодующие крики собратьев не давали тому начать долгожданный пир. И, устыженный, отлетал молодой ворон на свою ветку, где кто-то из старых птиц больно бил его клювом, отталкивал прочь и, наказав нетерпеливца, громко извещал о том Каргу и остальных соплеменников. Внизу под деревьями притаились, привлеченные запахом крови, волки и лисы, боясь выйти из сумрака зарослей на чистый и прозрачный луг. Они должны были дождаться вечера, ночи, когда им никто не мог помешать и отпугнуть от долгожданной добычи. На лесных полянах уже белели останки коней, что, обезумев от ран и грохота сражения, неосторожно унеслись в глубь сумрачного леса, Многие волчицы привели своих первогодков к речному берегу, Волки-самцы начинали охоту за неосторожным конем, загоняя его в чащобу, в урман, и показывая молодежи пример, как молниеносно кинуться к шее скачущего животного, перекусить, перегрызть глотку, пустить алую кровь, а уж потом всем сообща навалиться на упавшего и грызть, рвать, свирепея от выпитой свежей крови, и, глухо урча, отойти в сторону, уступив место молодежи и самкам.
Вся сибирская земля была взбудоражена произошедшим сражением, и дух войны, что мирно спал до того в кручах желто-коричневой земли иртышских берегов, торжествуя победу над духом мира, вышел наружу и поплыл от селения к селению, извещая людей о начале новой эры, нового времени войн…
И заголосили враз младенцы в сибирских селениях и улусах, матери успокаивали их, подсовывая игрушки, прижимая к груди, но дружный крик малых детей, чьи души были пока еще открыты и чувствовали приближение духа войны и смерти, не смолкал, вызывая беспокойство.
Осенний сибирский воздух пахнул на всех мужчин сибирской земли нестерпимым и щемящим запахом крови и пожарищ…
Хан Кучум, почти неспавший в ночь после своей победы, объезжал поле битвы, сопровождаемый Алтанаем и юзбашами. В узких черных глазах хана полыхал огонь радости, но губы были крепко сдвинуты, и ни одного слова не проронил он, лишь руки непроизвольно чаще обычного вздрагивали и дергали за повод верного Тая, который храпел и раздувал ноздри, воротя голову от убитых, чуя притаившихся в зарослях волков.
По луговине бродили небольшие группы людей, что были отправлены для обнаружения земляков, родственников и сбора оружия.
На вершине холма Кучум различил немногочисленных всадников, не решавшихся спуститься вниз и забрать убитых сибирцев. Заметил их и Алтанай и заговорил первым с ханом, дыхнув в лицо тяжелым перегаром, оставшимся от буйного ночного пьянства:
— Что скажет хан о мертвых сибирцах? Разрешить тем, — он кивнул в сторону холма, — забрать их или пусть хоронят с нашими вместе?
Но Кучум промолчал, будто и не слышал вопроса, лишь плотнее стиснул челюсти и, подхлестнув Тая, вырвался вперед. Доскакав до небольшой речки, перерезающей луг пополам, он хотел уже было повернуть обратно, но заметил, что с холма к нему медленно начали спускаться два всадника, и остановился, ослабив повод, чтобы конь мог свободно щипать траву, сочную и мягкую после дождя.
Спутники хана, также увидевшие всадников, окружили его плотным кольцом, некоторые из них вложили в луки стрелы, готовясь к встрече.
Конники, спустившись с холма, погнали лошадей вскачь и вскоре уже подъехали к противоположному берегу речушки, остановились на безопасном расстоянии.
— Эй, — крикнул один, закованный в боевые доспехи и с перьями на шлеме, — наши боги велят нам хоронить убитых с почестями после боя. Мы хотели бы забрать их и выполнить, что нам положено.
Все повернули головы к Кучуму, ожидая его слова.
— А мне плевать, что велят ваши поганые боги. Отныне я тут хозяин и к полудню жду у своего шатра всех без оружия. Тогда и поговорим о похоронах и всем остальном.
Один из всадников-сибирцев что-то тихо сказал второму. Тот отрицательно тряхнул головой и зычным голосом крикнул:
— Ты нам не хозяин, а пес своего бухарского хозяина! Лишь трусы придут к твоему шатру, а мы еще посмотрим, кому жить на этой земле.
— Взять их! — коротко приказал Кучум через плечо. Его спутники бросились к берегу речки, но сибирцы, вздыбив коней, круто повернули и поскакали обратно к холму. Догонять их было бессмысленно.
Выругавшись, Кучум направился в сторону лагеря, где начали выбираться из шатров его воины, потягиваясь и позевывая после тяжелого пьяного сна. Проснулись и раненые, забывшиеся на короткое время, начали стонать, просить пить, проклинать свою участь.