Путь домой
Шрифт:
Выглядел он хреновенько. Кожа на лице и руках шелушилась, где-то потрескалась до крови. Но, в любом случае, сейчас Вольфганг Штаммбергер смотрелся куда лучше, чем в последнюю нашу встречу, когда я закопал его хладный труп в километре отсюда на пару с Митрофанычем.
И я готов поклясться, что старик тогда был мертвее некуда. И закопали мы его достаточно глубоко, чтобы он смог выкопаться без посторонней помощи…
— Дядь Сереж, — потеребил за локоть Артем, — вы чего, покойника увидали?
Я кивнул. Именно, покойника.
Мертвец шел ко
Он уже увидел нас и двигался целенаправленно к кустам, в которых мы засели.
В тот момент мне жутко захотелось развернуться и дать деру. Но ноги отказывались повиноваться. Сердце колотилось, готовое разорвать грудь. По спине, несмотря на холод, потекла липкая струйка пота.
— Этого не может быть, — промямлил я. — Не может этого быть!
Вольфганг Штаммбергер поднял руку в приветственном жесте и отсалютовал мне как старому боевому товарищу.
— Отчен добрый фечер! — крикнул он.
Голос старика сорвался, он закашлялся, сплюнул. Поднял голову и посмотрел немного виновато.
— Наконец я фас выискивал.
И ощущение реальности рухнуло с громким треском, как башни-близнецы сентябрьским днем в начале века.
— Хороший шнапс, — похвалил Штаммбергер митрофанычево пойло.
Отставил стакан и занюхал половинкой кислого яблока.
Хозяин кивнул. Он сидел в стороне от немца, поглядывал на старика с опаской. Я его понимал: сам едва свыкнулся с мыслью, что закопанный немец снова жив.
Митрофаныч смириться с тем, что сидит за одним столом с живым покойником, еще не успел, потому пил. Торопливо, пытаясь при помощи допинга сравнять грань между текущей действительностью и действительностью привычной.
— Между третьей и второй промежуток небольшой, — сообщил хозяин и поглядел на меня.
— Вообще-то между первой и второй, — поправил я, подвигая Митрофанычу стакан немца, до которого хозяин поостерегся тянуться.
— Без разницы, — буркнул тот, разливая самогон. — Мне, Серега, сейчас все едино. Хоть между пятой и шестой. Мне мозги на место поставить надо.
Звездочка в нашем застолье участия не принимала. Она сидела на лежаке у меня за спиной и непонимающе таращилась на Вольфганга. Кажется, Звезду появление старика перемкнуло еще основательнее, чем нас с хозяином.
Митрофаныч придвинул мне наполненный стакан, затем второй, тот, что предназначался немцу. Я снова исполнил роль передатчика: двинул стакан дальше по столу.
Штаммбергер широты хозяйской души не оценил:
— Опять выпить? Найн! Столько нельзя.
— Что русскому хорошо, немцу — смерть, — не стал спорить Митрофаныч и немедленно выпил.
После третьего стакана взгляд Митрофаныча сделался масляным. Напряжение, что чувствовалось в каждом его движении, спало.
— Ты, Вольф, не обижайся, но я скажу. Я тебя, труп твой окоченевший, своими руками землей закидал. Вот этими руками.
Хозяин продемонстрировал мозолистые ладони, весомо потряс ими.
— Так что… вот, — закончил он бессвязно.
Немец новость
— Я понимать ваш недоумений, — заговорил он негромко. — Это есть закономеренно.
— Это не закономерно. Это против законов бытия! — взорвался всегда спокойный хозяин. — Или это чудо божье.
Митрофаныч быстро перекрестился на красный угол с мутными ликами Николая-угодника и Божьей Матери.
— Прости господи!
— Господь ни при чем, — покачал головой немец. — Мы сами это сделайт. Хотя и многое не понимайт.
— Кто «мы»? — не понял Митрофаныч.
— Мы есть группа ученых. Мы запускать коллайдер «Ника». У вас в Дубна. Мы получать бозон Хиггс. Потом получать непредсказательный результат. Анабиоз. Вы фсе спать. Мы — нет. Мы приобретать неожиданный способность. Нечеловеческий способность.
Митрофаныч выпучился на немца, заморгал непонимающе, как разбуженная среди бела дня сова.
— Чего? — пробормотал он.
— Они не люди, — пояснил я. — Пока мы тридцать лет дрыхли их милостью, они получили какие-то способности. Божий дар.
— Да-да, — закивал Штаммбергер. — Например, я не умирать.
— Он бессмертный, — перевел я для Митрофаныча.
— Не софсем так, — поспешно поправил немец. — Я умирать. Много раз. Боль, мука. Умирать. Фсе время. Потом снова возрождаться.
— Его дар в том, что он возрождается всякий раз, как умрет, — продолжил играть в переводчика я. — А проклятье в том, что он очень быстро снова дохнет. И, судя по всему, ему это не очень нравится.
— Йа, — кивнул немец.
— Это я понял! — снова разорался успокоившийся было Митрофаныч. — Но как?
Немец повел плечами и притянул к себе нетронутый стакан. Видно, для него это была больная тема.
— Какая разница? — покосился я на Митрофаныча. — Тебе это так важно знать?
— Важно.
— Зачем?
— Важно, — с нажимом повторил хозяин. — Потому что человек имеет право знать, что с ним происходит.
Немец крутил стакан в руке, мелкими глоточками потягивал самогон. На Митрофаныча он сейчас смотрел с большим интересом, чем на меня. Оно и понятно: хозяин проявил любопытство, ему можно на уши присесть.
— Я могу объясняет, — оседлал своего конька Штаммбергер. — Есть множко версий. Есть очен занятный версий. Например, я говорить с корейский коллега. Очен любопытно. В следствие наш эксперимент там возникла червоточина. В нее попал… — немец пощелкал пальцами, подбирая слово, — Flugzeug. [21] Нелепост. Стечений обстоятельств. Но все так совпасть, что они посчитать: причина анабиоза в этом. То ест они принимать следствие за причина. Очен-очен любопытно. Много версий. Правда — одна. Я объясняйт. Не фсе, но многий.
21
Самолет (нем.).