Путь домой
Шрифт:
Вернуться, что ли, к Митрофанычу, помочь с печкой. Пусть даже ему и не нужна моя помощь.
Не нужна помощь. Я не нужен.
А ведь хотел здесь остаться, планы строил. Зачем, если я ни к чему?
— Здрасьте, дядь Сереж, — окликнули с дорожки.
Я обернулся на голос. По тропинке, вдоль останков хозяйского забора, топал Артем. Бодро махал рукой.
Я кивнул в ответ:
— Опять за дровами?
— Не, — улыбнулся парень, сворачивая на наш двор. — На реку. За коровой.
— Раньше на реку за рыбой
— Уже прикатился, — поддержал игру мальчишка. — Дальше катится. Айда со мной.
На реку за коровой. Я улыбнулся. Смешно, конечно, но лучше так, чем навязываться.
— А пошли, — кивнул я парню и спустился с крыльца.
Стена золотистого света шла точно по водной глади, вдоль русла. На бег Пышмы сияние не влияло никак. Речка текла обычным порядком. Свет разделял ее на две части. Плотный, непрозрачный. Понять навскидку, насколько широка Пышма, и как далеко отсюда ее противоположный берег, было невозможно. Разве только знать это заранее.
Артем остановился, притаился за чахлыми кустами, на которых болтались последние засохшие листья.
— Здесь будем ждать, — сообщил он почему-то шепотом.
Я кивнул.
Вот значит, как выглядит этот брод, давший новое название поселку. Не только новое название — новую жизнь. Домашняя скотина в проснувшемся мире — это такой козырь в рукаве, о котором даже мечтать нельзя.
За годы спячки домашние животные либо передохли, либо одичали. За считанные дни после пробуждения люди оскотинились. В одичавшем и оскотинившемся настоящем иметь домашнюю скотину, и не иметь из-за этого проблем было сродни библейскому чуду.
Белокаменный Коровий брод доказал: чудеса случаются.
— Долго ждать-то? — спросил я.
Артем пожал плечами. Шепнул:
— Всяко бывает. Иногда недолго, порой дотемна. Но чаще недолго. И всегда в один день.
— А потом чего?
— Чего? Возьмем корову, отведем в коровник. Да вы не бойтесь, она не бодучая.
Не бодучая. Это прошлые были не бодучими. А кто ее знает, какая на этот раз выйдет. Может, оттуда вместо домашней коровы дикий бык припрется. А за светом тут, видно, какая-то временная аномалия. И корова одна и та же. И домашняя. Тридцать лет она прожить никак не могла. Значит, приходит из прошлого.
Кстати, этим можно объяснить и выпавший из жизни месяц, испарившийся в мгновение между нашим входом в свет в Новгороде и выходом из него возле Белокаменного.
— А чего шепчешь? — спросил я.
Артем пожал плечами:
— Так как-то… по привычке.
— Конспиратор.
Необычности, странности и непонятности подбивают на благоговейный шепот. Я понимал парня: у меня у самого зародилось предвкушение чего-то волнительного.
С другой стороны, для Артема-то все это должно быть рутиной. Сколько он отсюда этих коров уже перетаскал.
Через
— Долго еще? — не выдержал я.
Он снова пожал плечами.
— Надо было у Митрофаныча согревающего прихватить, — проворчал я, чувствуя, как постукивают от холода зубы.
Артем резко приложил палец к губам:
— Тс-с-с!
Я замолчал, вслушиваясь в шелест голых ветвей на ветру. Где-то вдалеке послышался тихий всплеск воды.
— Корова? — спросил я, отметив, что тоже перехожу на шепот.
Артем довольно кивнул, странно зажестикулировал. Так в американском кино, стоя под запертой дверью, актеры, играющие полицейских, показывают актерам, играющим их напарников, как они сейчас будут брать преступника.
То есть показывали. Раньше. Когда еще было кино, и актеры чего-то стоили.
Плеск усилился, приблизился. Кто-то шел вброд через Пышму.
Четыре четырки, две растопырки, сзади вертун — вылезла из глубин памяти дурацкая детская загадка, которую загадывала мама. Ответ был известен заранее, но мне нравилась сама формулировка. Особенно про четырки и растопырки. В них было что-то уморительно-смешное.
А еще мама мягким голосом пела песенку-загадку про «ко», которые пасутся далеко на лугу. И ответ был тот же самый, и тоже заведомо известен. Но фраза: «Правильно, коровы. Пейте, дети, молоко, будете здоровы» — вызывала у меня неизменный восторг. Потому что — правильно. Потому что я угадал, верно ответил, и вообще молодец.
Как давно это было…
Всплеснулось совсем рядом. Свет возле брода ожил, забегали искорки. Наметилась тень…
И из стены золотистого сияния вывалилась фигура.
Это была не корова. Возле света стоял человек.
Старый. Даже древний. В лабораторном комбинезоне.
— Чего это? — не понял Артем.
Я не ответил.
Не мог отвечать.
Вообще потерял дар речи. Потому что происходящего не могло быть по определению!
Я бы не удивился, если бы оно произошло там, за стеной. Но здесь, в реальном мире это было невозможно.
Человек перевел дыхание, огляделся и шаркающей стариковской походкой побрел прямо на нас.
Я вздрогнул. Артем посмотрел на меня странно. Удивление на его лице сменилось испугом.
— Вы чего, дядь Сереж?
Я лишь мотнул головой. Попытался сглотнуть, но во рту пересохло.
Мужчина в лабораторном комбинезоне преодолел уже половину расстояния, разделявшего наше продуваемое всеми ветрами укрытие и Пышму. Теперь можно было в деталях разглядеть испещренное глубокими морщинами лицо старика, его редкие седые волосы, выцветшие глаза, сизые, похожие на червей губы.