Путь хирурга. Полвека в СССР
Шрифт:
Сразу после повреждения его привезли в Институт скорой помощи имени Склифосовского. Его хирургом был Иван Иванович Кучеренко, опытный травматолог. Задача срастить кости была трудная — они были раздроблены, рваная рана кожи и мышц была загрязнена, и возникла инфекция. На ногу Брумеля наложили гипсовую повязку, а над раной вырезали в гипсе «окно» — отверстие, через которое можно видеть и лечить рану. Это было обычное лечение. Доктор Кучеренко много раз делал операции — вынимал мелкие отломки кости. Одно время рана как будто начала зарастать. Больной был избалован славой, молодой, нетерпеливый, он не хотел лежать в больнице. Его выписали в гипсовой повязке и на костылях, дали строгий совет — не наступать на сломанную ногу, не травмировать ее. Брумель совета не послушал, через гипс просочилась кровь. Опять его положили в институт Склифосовского,
Директор Волков предложил перевести Брумеля в отделение спортивной травмы нашего института. Заведовала отделением профессор Зоя Миронова, в прошлом спортсменка. Почему Волкову пришла идея перевести Брумеля к ней? Никакой логики в этом не было: у Брумеля была не спортивная травма, а тяжелый перелом с остеомиелитом. Миронова таких больных никогда не лечила. И никто в институте лечить таких больных по-настоящему не умел, даже профессор Каплан. Взять Брумеля в наш институт было безответственным решением, даже преступным — оно обрекало его на ухудшение. Но Волкову и Мироновой хотелось иметь у себя знаменитого больного, чтобы на них упала его слава. К тому времени в журналах довольно много писали о Брумеле и его врачах. Волков и Миронова старались создать через прессу впечатление, что знаменитый прыгун у них поправится и опять будет выступать в соревнованиях.
Я не имел отношения к лечению Брумеля, но у нас с отделением Мироновой была общая перевязочная. Когда его привозили на каталке на перевязку, мне удавалось наблюдать, как его лечили — абсолютно беспомощно. Миронова просто не знала, что с ним делать; иногда важно заходил Волков, покровительственно разговаривал с Брумелем, но тоже не знал, как его лечить. Состояние ноги все ухудшалось, из раны тек гной, кости разрушались, дело неуклонно шло к ампутации.
Я видел подобных больных у Илизарова в Кургане и понимал, что вылечить Брумеля может только он. Но его имя еще не было широко известно в Москве. Как мне втолковать Брумелю, что ему надо уезжать от московских профессоров к провинциальному доктору Илизарову? Он мог мне не поверить и наверняка спросил бы совета у Мироновой и Волкова. Предложить такое в стенах ЦИТО, где все ненавидели Илизарова, — с моей стороны было бы равносильно самоубийству: меня тотчас выгнали бы с работы.
Как это сделать? Нашелся неожиданный выход: мне позвонила невеста Брумеля — младшая сестра моего друга Бориса Катковского:
— Володя, что делать? — Валерий сходит с ума, он думает, что совсем теряет ногу.
— Таня, скажи ему — пусть едет в город Курган к Илизарову.
— Да, мы о нем слышали. Ты считаешь, что он лучше московских профессоров?
— Таня, верь мне: для Валерия он намного лучше. Он для него — единственный.
— Я тебе верю.
— Только пусть Валерий не проговорится в ЦИТО, что это я рекомендовал ему.
Сам я не имел достаточного опыта в методе Илизарова, чтобы лечить такой сложный перелом, да мне бы все рано не доверили лечить Брумеля. Я позвонил Илизарову:
— Гавриил, к тебе едет знаменитый Валерий Брумель. Наши здесь загубили его ногу — увидишь сам. Я ему сказал, что ты — его надежда.
Докторам в ЦИТО нужно было явное доказательство, что илизаровский метод лучше тех, какими лечили мы. Таким доказательством стала операция Валерию Брумелю — Илизаров сделал ему очень тонкую операцию. Через месяц чемпион уже ходил с аппаратом на ноге. Журналисты кинулись в Курган — писать о чуде излечения. Статьи появлялись во многих журналах, и во всех славилось имя Илизарова. Через четыре месяца Брумель начал тренировки в прыжках, через год он прыгал на высоту два метра. Своего прежнего рекорда он не достиг, но само излечение уже было рекордом. И слава его хирурга Гавриила Илизарова тоже «подпрыгнула»: о нем заговорила вся страна и к его прозвищу «кудесник из Кургана» прибавилось «доктор, который вылечил Брумеля». А ведь он и до этого делал много еще более сложных операций. Так бывает со многими врачами: они успешно лечат тысячи больных, и никто о них не знает; но стоит вылечить знаменитость, и они сами становятся знаменитыми.
Брумель после этого считал Илизарова вторым отцом (тогда я мог бы считаться дядей), и мы втроем продолжали дружить. И Валерий меня не выдал: доктора
Бельгийцы Савицкие
В гости к моей теще приехала подруга се юности Лена Савицкая и остановилась у нас на несколько дней. Тридцать лет назад они вместе учились в школе в городке Никополе, но в середине 1920-х годов Лене удалось уехать в Бельгию, она поселилась в городе Льеже. По всей Европе тогда селились русские иммигранты, бежавшие от революции 1917 года. Лена вышла замуж за иммигранта Николая Савицкого, инженера из металлургической фирмы. Почти тридцать лет не было никакой связи между моей тещей и ее подругой. Но в 1960-е годы старым иммигрантам впервые разрешили приезжать в Россию для свидания с родственниками. Лена приехала в Москву по пути в Никополь — навестить доживавших там родителей и временно остановилась у нас.
Лена выглядела как заграничная гранд-дама — изысканно одетая, красиво причесанная. Вечерами мы с интересом слушали ее рассказы про Бельгию, про которую мы ничего не знали. Ее жизнь в иммиграции началась нелегко, она долго была бедна, работала официанткой. Но после замужества жизнь наладилась, они ездили по Европе, жили в Париже и в других столицах, отдыхали на европейских курортах. Европа была их привычным «большим двором». А для нас это был малоизвестный и недоступный мир, мы даже и не мечтали увидеть Западную Европу: в капиталистические страны советских пускали только по особому отбору — боялись, что они сбегут (случаи бывали). В тех рассказах нам открывался новый мир: люди там свободно ездили на своей машине из страны в страну безо всякой визы, мы узнавали об удобствах жизни, о высоком качестве обслуживания в гостиницах и ресторанах. Но более всего наше воображение поражали описания изобилия товаров и продуктов. Лена привозила множество красивых «тряпок» — в подарок и на продажу (ей нужны были советские рубли). Ирина и теша оделись в заграничное, нашему сыну достались игрушки и костюмы, а мне досталась мечта интеллигента — входившая в моду нейлоновая рубашка.
Лена стала приезжать каждый год, а потом, с группой инженеров, приехал и ее муж Коля.
Его фирма «Кокриль-Угре» вела переговоры с Комитетом по науке и технике, это называлось научным сотрудничеством, она была заинтересована получить от России заказы на изготовление труб и других конструкций. Остановились они в дорогих номерах отеля «Националь», днем вели переговоры, а по вечерам их водили в цирк и на балет в Большой театр. После всех переговоров и развлечений, уже ночью, Коля приезжал к нам и рассказывал. Его группа довольна приемом, переговоры велись с заместителем председателя комитета Гвишиани (зятем премьер-министра Косыгина). Для установления контактов они привезли подарки-взятки: дорогое коллекционное охотничье ружье для Гвишиани и «мелочи» для его сотрудников — наборы красивых ручек, блокноты, курительные трубки и табак, бельгийский шоколад, швейцарские перочинные ножики. Ничего этого в Союзе не было, и сотрудники с удовольствием брали у них эти мелкие взятки. Коля подарил мне трубку и душистый табак. Ирина не любила курения дома, но ароматный запах табака ей нравился — у нас запахло Западом (буквально).
— Бельгийцы очень хотят увидеть домашний быт советских людей. Они ничего не знают о жизни в России. Не можете ли вы принять их у себя? — спросил Коля.
Мы с радостью согласились. Но надо не ударить лицом в грязь — принять красиво и богато. Командовала парадом теша, она дала мне задание — что покупать. Я поехал в магазин к своему пациенту — продавцу мяса в гастрономе возле метро «Войковская». Его звали Славка — громадный мужик невероятной силы, нужной для рубки замороженной туши. Я вылечил его от тяжелого перелома ноги, и Славка считал меня своим спасителем. Приходил я к нему в сырой и грязный подвал магазина всегда с «заднего прохода».
— Доктор, давай выпьем! — радовался он и бросал рубку туши.
Тут же появлялась бутылка «Московской» с закуской. Пил Славка каждый день и целый день — стаканами, без перерыва. Выпив пару стаканов, он жаловался на нового директора, отставного полковника КГБ, который хотел поймать его за этим занятием:
— Я от него бутылки в бачок в уборной прячу — туда он не долезет. Такой, блядь, — он хотел обругать его как можно жестче и подыскивал ругательство погрубей, наконец нашел и злобно выговорил, — он такой, блядь, ком-му-нист!..