Путь к перевалу
Шрифт:
— Ну, теперь можно, пожалуй, и голосовать, — оглянулся Витя на Андрея. — Кто за то, чтобы вступить в соревнование, прошу поднять руки! Так… Против? Никого. Принято единогласно. Переходим к «Разному»… Вы знаете, что приближается такое важное мероприятие, как встреча Нового года…
— А день рождения у тебя тоже «мероприятие»? — подколола Светлана.
— Не перебивай, Горюнова! Так вот, по Новому году… Тут Славин придумал одну штуку. Давай, Славин!
— Собственно, придумал эту «штуку» не я. Предложил ее Краев. Ну, и меня уговорил. Батя у меня, как вы знаете, лесник. В лесу живет. От железнодорожной станции, если по прямой, километров шесть, не больше. Вот Колька и говорит, хорошо бы встретить
— Здорово!
— Молодцы, ребята!
— Хорошо придумали! — раздалось со всех сторон.
Женя Птичкин поднял руку:
— Можно вопрос? А как мы устроимся там с ночлегом?
— Чудак-человек! Разве в новогоднюю ночь спят?
— Гамаки захватим! — крикнул кто-то из ребят.
— Ну, хватит! Голосую, — объявил Витя. — Кто за?
— За что — «за»?
— За то, чтобы спать или не спать? — крикнула со смехом Светлана.
— Да хватит, в самом деле! Голосуем за все мероприятие в целом.
— Ах, за «мероприятие»! Тогда мы, Витенька, обеими руками!
Из университета Валерий вышел не в духе. К тому, что группа его не понимала, он уже привык. Но сегодня от него просто отмахнулись, как от назойливой мухи. Да еще стукнули по носу. И, главное, без всякой злости, будто мимоходом. Это было уж слишком. И вдруг он увидел Люсю. Она шла одна и, кажется, не спешила. Валерий догнал ее:
— Кончилось представление! Как говорится, погасли огни рампы… А теперь куда же? Домой?
— Куда ж еще.
— И, конечно, в трамвае, и желательно без провожатых?
— Нет, сегодня как раз мне хочется пройтись пешком.
— Только не в моей компании?
— Почему же, пожалуйста.
Валерий даже растерялся от неожиданности.
— Я ведь знаю, какое мнение сложилось обо мне, — сказал он со вздохом. — Я и пижон, и выскочка, и зазнайка…
— Ничего подобного.
— Нет, я знаю, это так. Но пусть я для тебя неисправимый грешник. Пусть! А они? Ведь надо же было, чтобы в одной группе собралась такая уйма бесцветных людей! Мне порой тошно становится… Почему? Сейчас скажу. Ты только не перебивай меня. Я не знаю, что говорил тебе Сашка. Да это и не столь важно. Я сам расскажу все. Так вот, я человек действительно никудышный.
— Зачем же так, Валерий?..
— Нет, не перебивай. Дай выскажусь. Я... Как бы это сказать… В общем, там, в тайге, я обокрал их, Саш-киного отца и Наташу. Случилось несчастье. Мы погибали с голоду. Надежды на спасение не было. И я… съел последний кусок шоколада, потом… забрал у них ружье и… ушел. К лагерю. Ты этого не поймешь. Это можно понять, когда смерть возьмет за горло. Тогда все вытесняет одно желание: жить. Во что бы то ни стало! И я ушел от них. Иначе мы погибли бы все трое. Спаслись они случайно. Вернее, к ним подоспел Сашка… Но это было случайно. Нет, я не оправдываю себя, и никто никогда меня не оправдает. Но так было. Вот…
Люся молчала… Он продолжал:
— Я даже хуже, чем ты обо мне думала. Но я хоть понимаю это. А они… Они все так довольны собой! Все! И Беленький, и Горюнова, и уж, конечно, Джепаридзе. А Войцеховский! Видела ты когда-нибудь более самодовольную морду? А Вайман с Птичкиным! Даже те собой довольны. Да что говорить…
Валерий передохнул.
— Возьми хоть сегодняшнее собрание. Анекдот! Вступают в соревнование за коммунистический труд. Коммунистический! А сами… Ведь вся их обязанность перед обществом — только учиться. А как они учатся? Горюнова спит на лекциях. Войцеховский и Джепаридзе вообще пропадают неизвестно где по целым дням. Беленький только и знает, что сидит за шахматными этюдами. Аллочка кроме танцулек знать ничего не знает. Полгруппы книгу в руки не берут! А теперь — караул, пропадаем! Спасите наши души. И все это облекается в форму борьбы за коммунистический труд. Да это же издевательство над самим понятием «коммунистический»! Все ведь свелось к чему? Помогите нам только сдать зачет, и мы вступим в любое соревнование. И вот решение— прикрепить всех сильных студентов к халтурщикам. Помочь им, видите ли, надо. В чем? Что они, действительно попали в какое-то безвыходное положение? Стихийное бедствие на них обрушилось? Ничего подобного! Просто все вдруг увидели, что придется расплачиваться за свое безделье. И теперь вот прикрепят ко мне такую парочку, и должен я тянуть их, этих недорослей!.. По-моему, работать и жить по-коммунистически — это самому преодолевать все трудности. Думаешь, моя пятерка легко мне досталась? Еще при Цое я не оставлял без разбора ни одной лекции. Главное — самому работать. Для того мы и пришли в университет. Я говорил об этом в свое время. Тогда Иван меня с грязью смешал.
Валерий усмехнулся:
— Некоторым хотелось бы только разжеванное глотать. Ну, хорошо, добились они своего, сменили Цоя. А результат? Опять двойки, опять «помогите, пожалуйста!» И разошлись все довольные. И так всегда. И все они хорошие. А я плохой…
— Но почему все? — возразила Люся.
— Ну да! Есть еще Сашка! Так вот, о Сашке. Я и сегодня не скажу о нем ничего плохого. Я давно его знаю. И все же… Ну, зачем, скажи, пожалуйста, взял он тогда на себя вину за этот «крестовый поход»? Ради кого! Потом целый месяц выручал этого Краева. Тоже мне персона— Колька Краев. Теперь вот с этой помощью «отстающим». Сплошное самопожертвование! И ведь он не рисуется. В том-то и дело, что нет! Но для чего все это нужно? Для великой цели? Зачем вообще идти на лишения, даже страдания ради тех, кто подчас гроша ломаного не стоит?
— А ты никогда не думал, что было бы, если бы все люди стали такими вот добрыми, готовыми к самопожертвованию даже без всякой «великой цели»?
— Но это же утопия! Все люди никогда не станут одинаковыми. И самопожертвование героев-одиночек никому ничего не даст.
— А помнишь, как Саша спас тебе жизнь? Наташа мне об этом рассказала. И я не думаю, чтобы в тот момент, когда течение несло тебя на скалы, а он бросился к тебе на помощь, в груди твоей клокотало такое же негодование бессмысленным самопожертвованием.
— Ну, это совсем другое дело…
— Почему другое? И я хочу спросить тебя, что ты чувствовал, когда увидел, как гибнет человек, спасший тебе жизнь? Хотя, уж извини меня за резкость, едва ли ты заслужил тогда такое самопожертвование.
Валерий вздрогнул. Перед глазами его возник мутный грохочущий поток, отвесные стены ущелья и неподвижное тело Саши…
— Я не забуду этого никогда, — сказал он сдавленным голосом.
— Этого и нельзя забыть. И согласись — ведь ты стал лучше? Ты не мог не стать лучше после этого!
— Возможно, ты права…
— Конечно… А теперь о твоих отношениях с группой. Ну, почему ты все время говоришь: «я и они», «они и я»? Вот сейчас со мной ты говоришь просто. А как выступал сегодня на собрании? Тут и «глубокая озабоченность», и «весьма серьезные опасения», и «резонанс в масштабе университета». Прости, Валерий, но ты был просто смешон…
— Это правда? — спросил он упавшим голосом.
— Да, правда. Разве ты не видишь, что любое твое выступление вызывает у всех только улыбку? А твоя манера язвить по любому поводу! Я не собираюсь идеализировать наших ребят. И все же нельзя постоянно становиться в позу судьи-обличителя. Проще всего сказать: это плохо. Взять хотя бы сегодняшнее собрание. Ведь не случайно зашел разговор о дружбе. Ребята чувствуют, что не все в группе хорошо. Но как это изменить — не знают. А ты увидел только мольбу о помощи.