Путь к рейхстагу
Шрифт:
Закипела работа. Со стороны фашистов не слышалось ни одного выстрела. Вокруг стояла тишина, от которой становилось даже жутковато. Быстро наступала рассвет. С высоты оборота противника просматривалась далеко. Его вторая траншея протянулась перед, нами внизу, метрах в восьмистах.
Настроение у всех было приподнятое. Солдаты шутили. День выдался солнечным. На небе ни единого облачка. И тут тишину нарушил гул самолетов. Они шли со стороны противника. Самолеты держались высоко. Сначала мы не придали им никакого значения" Самолеты пролетели линию фронта. Но
Рев моторов заглушил все голоса. Тут же на нас обрушились первые бомбы. Землю заволокло дымом, она тряслась, как в лихорадке. Казалось, что мы не на высоте, а на какой-то маленькой щепке и плывем по волнам. Окопы осыпались. А налет все продолжался. Едва одна группа штурмовиков отбомбится, как ее сменяет новая эскадрилья "юнкерсов". И так два часа... Они показались нам длиннее суток.
Не успели мы, уцелевшие после бомбежки, отряхнуть с себя землю, как на высоту двинулись десять танков. За ними шла пехота. В разгар боя связь с полком нарушилась.
Но танки до высоты не дошли. Их остановила наша артиллерия. Огонь был сильным, а главное - точным. Почти одновременно запылали три танка, остальные повернули назад. Пехота фашистов сначала залегла. Ряды ее расстроились. Но вскоре гитлеровцы стали накапливаться в лощине и готовиться к атаке.
К тому времени мы понесли уже большие потери. Но оставшиеся в живых были готовы к дальнейшим боям. И когда фашисты пошли в атаку, мы их встретили плотным огнем.
Немцы откатились, оставив десятки трупов. Передышка оказалась недолгой. В воздухе снова появились, самолеты. На высоту опять двинулись танки и пехота.
За день они трижды атаковали нас и, неся потери, отступали. Вся высота чернела воронками от бомб и снарядов. Ни траншей, ни окопов на ней не оставалось. Все было разрушено.
Наступила ночь. Она прошла спокойно. Раненых мы отправили в тыл.
Перед рассветом на высоту пришел капитан Кондратьев. По должности он был начальником разведки полка - ПНШ-2. Он сообщил:
– Командир полка приказал отходить на линию своей обороны.
До войны я видел немало кинокартин и запомнил на всю жизнь правило: командир последним покидает корабль или позицию. Решил поступить так же. Всех направляю в тыл. Сам с Володей Юсуповым остаюсь на высоте с ручным пулеметом, чтобы прикрыть отход. Фашисты не замедлили открыть артиллерийский огонь. Как отошли мои бойцы, я узнал только через несколько месяцев. А тогда...
Мы с Юсуповым находились в полуразрушенном окопе. На высоте снаряды рвались редко. Идти в атаку пехота фашистов не решалась.
Пребывание на высоте стало бессмысленным. Мы спустились вниз и двинулись к своей траншее. Когда до нее оставалось три-четыре метра, между мной и Юсуповым разорвался снаряд. Мы бежали почти рядом. Взрывной волной меня бросило в одну сторону, Юсупова - в другую. Я упал на спину. Дыхание перехватило, на губах появилось что-то теплое и липкое. Я потерял сознание. Уже в медсанбате я узнал, что Володю Юсупова убило. Из семидесяти восьми человек в живых осталось двадцать
Выжить!
Я пришел в сознание в медсанбате на пятые сутки. Туловище было туго стянуто бинтами. Я знал, что ранен тяжело, и, испытывая мучительные боли, думал о главном: выжить! А жить хотелось, очень хотелось. Мне исполнилось только девятнадцать лет.
Целый месяц я как нетранспортабельный пролежал в медсанбате. Потом здоровье пошло на поправку, и меня эвакуировали в тыл. На автомашинах, в железнодорожном эшелоне под частыми бомбежками нас увозили все дальше от фронта. Я попал в Кострому.
В госпитале я лежал в светлой комнате на койке с двумя белоснежными простынями. Рай!
Но вот прошло два месяца, и "рай" стал невыносим. Сводки с фронтов приходили тревожные: немцы взяли Ростов, рвутся к Волге. На каждом обходе раненые просили врача быстрее выписать их из госпиталя. Просил и я.
Однажды врач сказал мне: "Не торопись с выпиской, после тяжелого ранения комиссия даст тебе отпуск, поедешь домой". Это было неожиданным. Признаться, мне очень хотелось побывать в Березовске. Отец, мать, сестры и братишка, конечно, будут рады. В то же время я думал о фронте. Так и прожил последние дни в госпитале: мысленно находился то в родном Березовске, то в своем полку.
И вот наступило утро, в которое я должен был предстать перед комиссией. В коридорах, в вестибюле и во всех тамбурах толпился народ. На комиссию вызвали человек восемьдесят. Медсестра, которая устанавливала очередь, вышла из дверей. Все стихли.
– Неустроев, на комиссию!
...Здоровье проверяли несколько врачей, между собой они о чем-то говорили вполголоса. Я подумал: "Очевидно, советуются, на сколько месяцев дать мне отпуск". Осмотр закончен. Председатель комиссии - пожилой военврач - снял очки и весело сказал:
– Хорошо поправился. Годен к строевой! Хочешь на фронт?
Я ответил:
– Конечно...
Не мог же сказать, что хочется домой.
Так закончилась долгожданная для меня комиссия.
В тот же день получил документы и уехал на Северо-Западный фронт. Дорога оказалась длинной и трудной, и я не раз вспоминал госпиталь. Много думал и о доме. Теперь мне стало грустно оттого, что я не побывал в Березовском. Как там мать, отец, сестры и братишка?
В дороге из одной раны, зажившей неделю назад, стало сочиться, и на нее пришлось наложить повязку.
Отдел кадров фронта я разыскал неподалеку от станции Гузятино Калининской области в густом болотистом лесу. Моросил мелкий осенний дождь. Бушлат, выданный в госпитале, оказался великоватым, он сильно намок, отяжелел. От усталости и слабости я еле держался на ногах. Зашел в землянку отдела кадров. На меня дохнуло запахом раскаленной докрасна железной печки и махорочным дымом.
Ну вот и конец восьмидневным скитаниям от Костромы до Гузятино. Сейчас обсушусь, отдохну в тепле, а потом можно будет идти и дальше. Стал в очередь. Возле стола, за которым сидел майор, толпилось до двух десятков командиров, пришедших, как и я, за направлением.