Путь к Рейхстагу
Шрифт:
Ее земля хранила болезненные следы боев. Я видел сожженные усадьбы, вокруг которых бродили бездомные жители. Наблюдая за тем, что происходило здесь, я стремился зарисовать как можно больше. Конечно, я не думал тогда, что все это через много лет будет опубликовано.
Ежедневная жизнь в газете складывалась из целого ряда технических работ. Рисовать с натуры приходилось изредка, и если такая возможность возникала, то я с готовностью ею пользовался.
Героев можно было найти только на передовых позициях, поэтому я постоянно туда стремился.
Прошлый опыт боевого офицера, привычка находиться среди ратных людей теперь помогали мне как художнику.
Продвижение по латвийской земле начало ослабевать, наступила временная передышка. Войска стали закрепляться
В этот период в редакции возникла мысль: рассказать воинам о боевом опыте лучших рот нашей
армии. Выбор пал на 21-ю гвардейскую стрелковую дивизию. В эту командировку мы отправились вдвоем. Моим попутчиком был корреспондент Б. Г. Гришняев, который должен был работать над литературным материалом.
По пути мы зашли в штаб полка за необходимой информацией. Там мы застали двух замечательных снайперов — гвардии старшину М. Буденкова и его друга гвардии старшину С. Петренко. Это была удивительная удача. Много я слышал об этих знаменитых воинах, мечтал нарисовать и даже надеялся, что сумею найти их на передовой, а они оказались рядом. Мы горячо пожали руки патриотов, уничтоживших вдвоем около девятисот фашистов. Это было почти невероятно!
Внешний вид прославленных воинов ничем не отличался от многих других, правда, украшавшие грудь награды вызывали уважение. Снайперы оказались добрыми, простыми ребятами и согласились позировать, тем более, что у них нашлось свободное время. Но, к сожалению, этого времени не было у нас, и мне пришлось ограничиться весьма беглыми набросками.
Встретивший нас замполит полка посоветовал пойти в роту гвардии старшего лейтенанта Н. К. Пономаря— она оказалась в нескольких километрах от штаба. Когда мы нашли указанное место, то удивились его близости от немецких позиций: нам сказали, что враги находятся в трехстах метрах. Гвардии старший лейтенант Пономарь произвел на нас впечатление умелого и опытного командира. Его открытое русское лицо с лучистыми глазами было спокойно и говорило о том, что этот воин обладает волей и знает цену подвигу.
Осматривая добротно сделанные траншеи и землянки, я заметил на груди старшего лейтенанта бинокль, в который он время от времени просматривал позиции фашистов. Мне понравилось, как он своими сильными руками настороженно держал эту оптику. В таком движении я зарисовал его, усадив у двери блиндажа.
Тогда же по совету Пономаря я решил нарисовать двух пулеметчиков, находившихся в открытом окопе, хотелось показать воинов непосредственно на боевом посту.
Но рисовать в окопе было неудобно, и чтобы осуществить задуманное, мне пришлось взобраться на возвышенное место, откуда были хорошо видны фигуры моих «натурщиков». Конечно, я понимал, что это опасно, но рассчитывал, что на фоне молодого леса, находившегося рядом, буду мало заметен.
Когда я принялся за работу, ощущение настороженности постепенно исчезло, каждый штрих карандаша ложился удивительно точно.
В эти считанные минуты нужно было фиксировать только самое главное, второстепенные детали были лишней, непростительной роскошью.
Откуда-то прозвучали выстрелы, но только из предостерегающих возгласов наших бойцов я понял, что стреляют по мне. Было жалко бросать так хорошо начатый рисунок, оставалось сделать всего несколько штрихов, и под аккомпанемент выстрелов, раздававшихся теперь и с нашей стороны, я лихорадочно продолжал работать. Только завершив рисунок, я спрыгнул в спасительный окоп, где попал в дружеские объятия солдат.
Глядя теперь на этот небольшой рисунок, зритель не подозревает, какой ценой он достался. Но мне он особенно памятен и дорог.
Еще добрых полчаса продолжалась перестрелка на взбудораженном участке. Сидя в землянке Пономаря, я медленно приходил в себя. Когда все успокоилось, появился озабоченный старший лейтенант и рассказал нам, что, к счастью, вся эта неожиданная баталия закончилась благополучно.
Мы пло попращались с хорошими людьми, которым невольно причинили столько волнений, и зашагали обратно, обмениваясь впечатлениями дня.
СНАЙПЕР МАКАРОВА
У портрета снайпера Макаровой интересная история. Однажды я прочел в «Комсомольской правде» отрывок из готовящейся к печати книги К. Лапина «Подснежник на бруствере» о снайпере Любе Макаровой. Текст сопровождался фронтовыми фотографиями, на которых трудно было кого-нибудь узнать. Меня словно что-то встряхнуло — там говорилось о людях, которых я знал раньше. Но, главное, что привлекло мое внимание,— это фамилия героини, она показалась мне знакомой, не знаю почему: память подсказывала, что с этой фамилией связаны какие-то воспоминания.
Нетерпеливо я стал перебирать свои фронтовые рисунки. Мне помнилось, что где-то в Латвии я рисовал двух девушек- снайперов— Нину Лобковскую, о которой тоже упоминалось в газете, и еще одну, фамилию которой я совершенно забыл. Теперь я искал рисунок, смутно надеясь, что рисовал именно ее, героиню книги, хотя еще не позволял себе в это поверить. И вот, наконец, у меня в руках этот портрет с краткой подписью: «Снайпер Макарова. 1944 г.». Да, это она, девушка в военной одежде. Я опять смотрю на нее, как много лет назад, но теперь я знаю, что она осталась жива.
И я вспомнил вдруг совсем ясно тот летний день в Латвии. Меня вызвал редактор и предложил нарисовать снайпера, указав место в нашем поселке, где его найти. Я отправился туда, но никого не застал, хоть обошел несколько раз вокруг названного дома.
Только в палисаднике сидела какая-то девушка в военной гимнастерке. Я подошел к ней, чтобы спросить не знает ли она, куда ушел снайпер, и тут увидел на ее груди два ордена Славы и понял, что она и есть цель моих поисков. Так до сих пор и не знаю, почему редактор не предупредил меня, что снайпер—девушка.