Путь кенгуренка
Шрифт:
— Ну вот, — сказал я Крису, — теперь ты сам убедился, какая опасная тварь эта королевская кобра. Бросается на людей без малейшего повода!
— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Крис. — Она же испугалась нас ничуть не меньше, чем мы ее.
— Вот именно. И тем не менее о королевских кобрах пишут, что они нападают ни с того ни с сего.
— Жаль, что здесь нет Джима, — задумчиво произнес Крис. — Вот было бы разговору на целый день.
Когда Джим наконец вернулся с лодкой, мы прошли еще три — пять километров вверх по реке и высадились на берег, чтобы исследовать лес и проверить, не подойдет ли он для задуманных нами съемок. Не успели мы отшагать и двухсот метров, как на гребне холма, справа от нас, раздались дикие вопли. Эта какофония напоминала пение гиббонов, но голоса были басистее и громче, и каждый крик заканчивался
— Сиаманг! — сказал лодочник, и глаза Криса загорелись одержимостью.
— Попробуем подойти поближе и снять несколько кадров, — прошептал он.
Мы осторожно начали подниматься на бугор, стараясь поменьше шуметь, но с громоздким грузом продвигаться бесшумно сквозь обильно уснащенные шипами и колючками заросли было невозможно. Впрочем, сиаманги были слишком увлечены своими вокальными упражнениями, чтобы обращать на нас внимание, ибо пение не прерывалось. Мы подходили все ближе к деревьям, на которых, по нашему расчету, сидели обезьяны, и уже приготовились увидеть певцов, когда голоса вдруг смолкли. И сразу в лесу стало так тихо, что на фоне этой тишины шум от нашего продвижения казался гулом идущих напролом танков. Внезапно лодочник остановился и указал вверх своим тесаком.
— Сиаманг! — повторил он с довольным видом. На макушке стройного дерева, метрах в двадцати пяти над нами, устроилась пятерка сиамангов с поблескивающей на солнце угольно-черной шерстью: взрослые самец и самка, два юнца и детеныш. Лениво свесив длинные руки с тонкими кистями, они небрежно восседали на ветвях, и я обратил внимание, как любопытно они распределились: самец сидел на толстом суку лицом к остальной четверке, которая примостилась на другом суку, метрах в четырех от него и чуть пониже. Можно было подумать, что он читает им небольшую лекцию о древней сиамангской музыке. А чтобы мы не воображали, что незаметно подкрались к нему, он то и дело поглядывал на нас и поднимал брови, точно его шокировал наш неряшливый вид. В конце концов сиаманг смирился с мыслью, что аудитория пополнилась новыми слушателями, и сосредоточил все внимание на своей семье. Глядя в бинокль, я увидел, как он уселся поудобнее, разинул рот и запел.
Первые три-четыре крика были короткими и отрывистыми; в это время с горлом гиббона происходило что-то удивительное, оно все больше раздувалось по мере того, как он накачивал воздух в розовый, словно светящийся горловой мешок. Наконец мешок достиг нужных размеров, и началась настоящая песня. Интересно, что после каждого, если так можно сказать, куплета горловой мешок начинал опадать, а следующий куплет снова накачивал его воздухом. Насколько я понимаю, именно эта «граммофонная труба» издавала странную барабанную дробь в конце куплетов, когда из мешка вырывался воздух. После очередного куплета наступала короткая пауза, во время которой семья, увлеченно слушавшая певца, продолжала пожирать его глазами. А затем самка и один из юнцов, иногда поддержанные самым маленьким, разражались пронзительными отрывистыми криками — очевидно, своего рода аплодисментами; во всяком случае, так их воспринимал самец, потому что он тут же опять принимался петь.
Это длилось около четверти часа; всякий раз, как он останавливался, семья поощряла его продолжать, и он все больше возбуждался — ни дать ни взять исполнитель популярных песенок, который взвинчивает себя, чтобы последним, заключительным номером уложить поклонников наповал. Сначала он своими длинными руками срывал листья с ближайших веток, потом начал подпрыгивать на суку. Это вызвало настоящую овацию; тогда он забегал взад-вперед, согнув руки в локтях и болтая кистями с присущим гиббонам милым кокетством, чем окончательно привел семью в состояние экстаза. Финал был поистине великолепным — певец лихо прыгнул в воздух, камнем пролетел метров десять, совершенно расслабив руки и ноги, и вдруг, когда уже казалось, что сейчас ему придет конец, небрежно вытянул длинную руку, поймал подвернувшуюся ветку и закачался на ней этаким черным косматым маятником, изливая в песне всю душу.
Встреча с этим прилежным и увлеченным хоровым коллективом доставила мне истинную радость. Сиаманги очень серьезно относились к своим музыкальным упражнениям и пели с наслаждением. Приятно сознавать, что в этом огромном заповедном лесу никогда не переведутся стаи гиббонов, весело поющих друг для друга в беседках из зеленой листвы.
Глава
Он прыгал и скакал, он ползал и барахтался,
Пока не упал без сил.
«Охота Ворчуна»
Киносъемки — дело мудреное, и нет ничего удивительного в том, что через три дня после нашего отъезда из Национального парка можно было увидеть, как я стою на верхней перекладине высокой стремянки, Крис и Джим лежат внизу на траве, а Джеки и некоторые другие лица выстроились в круг, словно игроки в крикет во время подачи. Причиной столь странных маневров было одно из самых любопытных животных, каких мне когда-либо доводилось встречать.
Из Таман Негара мы отправились в долгий путь до городка Дунгун на восточном побережье, где надеялись посмотреть на одну из крупнейших в мире рептилий, а по пути нам попалась другая рептилия, не столь крупная, но ничуть не менее интересная. Часть пути пролегала по лесистым холмам, и дорога состояла из сплошных крутых поворотов: в жизни не помню, чтобы мне приходилось столько петлять. Поворотов было такое количество и они так часто следовали один за другим, что Джим, лежавший в кузове лендровера, в конце концов попросил нас остановиться. Он возлежал среди снаряжения, словно какой-нибудь римский император, причем для вящего сходства прижимал к груди большущий ананас, приобретенный нами в деревне, которую мы недавно проехали. Лицо Джима было цвета зеленого горошка — тревожный признак.
— Что с тобой? — спросил Крис.
— Меня укачало, — робко произнес Джим.
— О, господи! А от чего тебя не укачивает?
— Я не виноват, — обиженно возразил Джим. — Сплошные петли да повороты. Только настрою желудок, как вы уже закладываете новый вираж.
— В самом деле, давайте сделаем остановку, — вмешалась Джеки. — Заодно позавтракаем.
Джим с тоской посмотрел на нее.
— Ты думаешь, мне до завтрака? — осведомился он.
— А я хочу есть, — безжалостно ответила Джеки.
Мы достали наши припасы и разместились на обочине; пока мы ели, Джим упорно смотрел в другую сторону. Наевшись холодного мяса и закусив ананасом, мы прилегли отдохнуть. В это время я заметил среди деревьев поодаль двух необычного вида птиц. Я достал бинокль и пошел по дороге в их сторону. Когда же подошел ближе, то обнаружил, что на макушке деревьев затеяла любовные игры пара вилохвостых дронго. Эти птицы величиной с черного дрозда, у них закругленные хохолки, а два наружных хвостовых пера сильно удлинены и заканчиваются расширенными опахалами, напоминающими ракетки; оперение снизу сине-зеленое с металлическим отливом, сверху — черное с матовым блеском. Они бегали по ветвям, пританцовывая и выписывая хвостами замысловатые кривые; они взлетали и пикировали друг на друга, и тогда опахала на конце хвостовых перьев становились похожими на странных круглых жуков, летящих вдогонку за птицами. Время от времени дронго что-то кричали низкими, хриплыми голосами.
Тут мое внимание привлекла небольшая сероватая ящерица, которая сновала по стволу, слизывая длинным языком древесных муравьев, поднимавшихся цепочкой в свою зеленую обитель. Но ящерица показалась мне бесцветной и неинтересной, и я уже хотел перевести бинокль обратно на дронго, когда эта маленькая рептилия выкинула такую штуку, что я, фигурально выражаясь, подскочил в воздух на несколько метров, — вдруг ни с того ни с сего на горле у нее вырос какой-то треугольный белый лоскут, похожий на парус. Несколько секунд ящерица то выдвигала, то убирала этот «воротничок», потом прыгнула в воздух, а когда начала падать, по бокам у нее раскрылись два широких, как у бабочки, крыла. Зафиксировав их в расправленном положении, ящерица легко пролетела около полусотни метров до следующего дерева. И тогда мне стало ясно, что эта заурядная с виду зверюшка, от которой я готов был отвернуться, на самом деле была одной из самых замечательных рептилий на свете. Я давно мечтал увидеть эту ящерицу, известную под именем Draco volans — летучий дракон, и с первой минуты нашего пребывания в Малайе упорно всех о ней расспрашивал. Сведения, которые я получил, были довольно скупыми. «Попадаются», — говорили мне таким тоном, из которого явствовало, что можно прожить в Малайе полсотни лет и ни разу не встретить летучих драконов, — и тут же переводили разговор на другую тему.