Путь Кейна
Шрифт:
— Хорошо, — кивнул я и побежал в деревню.
Не то чтобы в предложении Арчи был хоть какой-то смысл, но мне требовалось остаться одному. Все же не каждый день получаешь такие известия.
На бегу я разжал левый кулак и увидел, как черное родовое кольцо начало, трепеща тенями, медленно истаивать на солнечном свету. Мне с грехом пополам удалось успокоить сбившееся дыхание и удержать выступившие на глазах слезы.
Покойся с миром, брат. И пусть тени примут твою душу.
Вскоре от черного перстня — посмертной весточки моего единственного брата, остался лишь заморозивший руку холод, и, выкинув из головы все посторонние мысли, я поклялся отомстить. Пусть эта клятва не может быть исполнена прямо сейчас, ее время придет, и кто-то кровью заплатит за смерть Бенедикта.
Одно непонятно: почему Бенедикт выбрал меня? Почему не отправил перстень отцу?
Надо ли говорить, что в деревню я прибежал не в самом лучшем расположении духа? А когда добрался до дома Фиценвольда, к полыхавшей в груди ненависти и скорби прибавилось холодное и расчетливое желание убить. Убить, как недавно выразился Шутник, не из-за бессмысленной жажды разрушения, а чтоб неповадно было. Во имя добра и справедливости, гори они в аду.
На воротах со скрученными за спиной руками висел старший сын хозяина, в груди и животе которого засел десяток арбалетных болтов. У сарая с раскроенной головой в луже крови валялся Гюнтер, а изрубленное тело так и не выпустившего топор Фиценвольда кто-то отволок от дома к амбару. Из распахнутых дверей сеней высовывались накрытые драной тряпкой девичьи ноги, рядом, зажав руками окровавленную на животе рубаху, скорчился мальчишка, еще утром просивший меня показать ему меч.
Все это в одно мгновение промелькнуло у меня перед глазами, и только потом я заметил привалившегося к стене дома мятежника с арбалетным болтом в груди. И еще одного распластавшегося у сарая в некогда сером, а теперь от засохшей крови темно-багровом камзоле.
Топтавшийся посреди двора арбалетчик с позеленевшим лицом молча указал мне на огород, и я тут же бросился туда. Между хлевом и птичником под охраной полудюжины волонтеров стояли трое пленных. Двое все в тех же серых камзолах, третий в полном боевом снаряжении тяжеловооруженного рыцаря. Только снятый шлем валяется на земле и длинные пряди слипшихся от пота темно-каштановых волос облепили лицо.
— Вы еще пожалеете, черви, что посмели поднять руку на рыцаря! Мой сюзерен барон Бейкферн этого так не оставит! Я лично прослежу, чтобы вас всех посадили на кол!
Побледневшие волонтеры наставили на застигнутых на месте преступления мятежников арбалеты, но лично у меня были большие сомнения, что у кого-нибудь из них хватит духу выстрелить в благородного господина. Слишком сильно въелся во вчерашних крестьян страх перед неминуемым наказанием за подобный поступок. И слишком мало еще на них крови, чтобы они почувствовали ее вкус и дурманящую и застилающую здравый смысл уверенность в собственных силах.
Рыцарь все это понимал не хуже меня, а потому вел себя вызывающе нагло, рассчитывая если и не выйти сухим из воды, то отделаться не столь уж и обременительным выкупом. А Линцтрога что-то не видно, да и Шутник, как назло, куда-то запропастился.
— Это в Йорке вы благородный господин, а здесь вы разбойник, мятежник и убийца, — скорее для волонтеров, чем для пленников, уверенно заявил я. — Его светлость великий герцог Альфред Третий распорядился вешать таких без суда и следствия.
— Молчать, смерд! Не смей разевать свою вонючую пасть! — заорал на меня взбешенный рыцарь.
— Повесить их, — не повышая голоса, приказал я.
Волонтеры вздрогнули и лишь втянули головы в плечи. Решимости выполнить мой приказ ни у кого из них не хватило.
— Капрал велел лейтенанта дожидаться, — виновато сообщил мне опустивший глаза Олаф.
— Дожидаться? Что ж, раз капрал велел… — Под издевательский смех рыцаря я протянул руку Олафу, чтобы забрать у него взведенный арбалет. — Беги к лейтенанту, узнай, как с этими ублюдками поступить.
Услышав про ублюдков, рыцарь покраснел от бешенства и, готовый разразиться очередной порцией перемешанной с угрозами брани, уже открыл рот, но тут я неловко перехватил арбалет, и тяжелый болт угодил ему точно между глаз.
— Тень! Как нехорошо получилось! — выругался я и обвел взглядом не меньше пленников обалдевших волонтеров.
— И что теперь делать? — заикаясь, спросил Олаф, который с ужасом смотрел на разряженный арбалет в моих руках и валявшегося в грязи рыцаря с торчащим из головы болтом.
— Что делать? А что тут теперь сделаешь? Да, эти двое ведь не из благородных? Повесить!
Так что, когда капрал Линцтрог и лейтенант Эмерсон приехали, чтобы допросить пленного, вместо сына Фиценвольда на воротах медленно раскачивались двое повешенных мятежников. Двое лишь потому, что к мертвому рыцарю никто прикоснуться так и не решился и он по-прежнему валялся у хлева.
Эмерсон молча выслушал сбивчивый доклад Олафа, и под конец у меня появилось опасение, что мы можем остаться без командира, до того лицо юнца налилось дурной кровью.
— Кейн! — сорвавшись на визг, крикнул он и уже спокойней продолжил. — Кто позволил тебе поднять руку на рыцаря?!
— Это случайно вышло, господин лейтенант, — развел руками я. — Я арбалет забирал, а он непривычный…
— Молчать! — Взбешенный лейтенант расстегнул верхнюю пуговицу украшенного серебряным шитьем дублета и развязал шейный платок. — Линцтрог, под стражу его!
— Господин лейтенант, у нас сейчас каждый человек на счету, — проникновенно заглянул в бешеные глаза мальчишке капрал.
— Что?! — Рука Эмерсона дернулась за плетью, но тут он, видимо, сообразил, что Брольг остался в госпитале и, кроме как на Линцтрога, положиться ему не на кого. — Дьявол! Позже поговорим.
— Как скажете, господин лейтенант, — склонил голову я, но тот уже вскочил в седло и, пришпорив коня, вылетел со двора.
Капрал Линцтрог с сочувствием глянул на меня, и теперь его морщинистое лицо ничуть не походило на добродушную физиономию дядюшки Тук-Тука. Нет, теперь его теплыми глазами на меня смотрела смерть. Вот как оно…
Ну уж нет, не спешите меня хоронить…
Краснявка. День четвертый
И все-таки жизнь — хорошая штука. Особенно если умеешь ей радоваться. А когда сильнее всего жизни радуешься? Правильно — после того, как чуть с ней не распрощался. И плевать, что там дальше будет, — главное, сейчас ты живешь и по земле своими ножками ходишь, а не с петлей на шее на эшафоте болтаешься.
Так что нельзя сказать, будто я сильно расстроился из-за угрозы лейтенанта отдать меня под трибунал. Совсем же еще мальчишка — перебесится и успокоится. А не успокоится — выкручусь как-нибудь.