Путь Короля. Том 1
Шрифт:
Тому же занятию, за рощей, расположенной в миле вверх по течению, поневоле предавалась многочисленная, но подавленная, изнывающая от своего бессилия Армия Пути, в которой уже вовсю закипали страсти вокруг темной личности ее вожака.
Глава 7
— Мы больше не можем позволить себе проволочек, — твердил Торвин. — Надо раз и навсегда получить точный ответ. И сделать это прямо сейчас.
— Да ведь в войске и так уже царит смута, — возразил Гейрульф, жрец Тюра. — А если люди увидят, что ты, Торвин, оседлал коня и умчался куда-то, не говоря ни слова, — их уже никто не заставит взять оружие в руки.
На такое возражение Торвин замахал руками, как на докучливую муху. Они сидели в своем обнесенном рябиновыми гроздьями капище; как и прежде в подобных случаях, к копью Одина и костру Локи были допущены
— Вот этими-то отговорками мы и потчевали себя! — вскричал Торвин. — Каждый раз находилось какое-то оправдание, чтобы не подумать о главной загадке. А ведь ответ на нее получить мы могли уже год или два назад, как только начали смекать, что он не случайно тогда о себе сказал: «Я пришел с Севера»… Что же мы делали? Начали расспрашивать его самого, его друга, ярла Сигварда, который был уверен, что он — его отец! А когда понимали, что правдой здесь и не пахнет, опускали руки… Но настала пора во всем разобраться. Когда мальчишка отказывался надеть на себя амулет, я успокаивал себя тем, что он всегда успеет это сделать, что впереди еще целая вечность. Когда он бросил армию на произвол судьбы и отправился красть себе девку, мы с вами сказали себе — дескать, он ведь еще мальчишка. Потом он делает вид, будто намерен вести армию в бой, а потом делает так, что у армии этой опускаются руки… Чего еще нам от него ждать? Давайте, по крайней мере, к этому подготовимся. Надо знать: действительно ли он — дитя Одина? А если да, какую сущность своего отца он воплотил? Одина — Прародителя Живущих, Отца богов и воинов? Или Одина — Сеятеля Зла, бога висельников, предателя воинов, который призывает к себе героев только с тем, чтобы они порадели для осуществления его замыслов?! Не случайно ни один средь нас не осмелился взять себе в покровители Одина, не случайно число жрецов его во всем Пути можно сосчитать на пальцах. Если ж таково его происхождение, мы обязаны это знать. Но может случиться, что это не так. Ведь, помимо Прародителя Живущих, своими приходами в мир известны и другие боги…
Торвин многозначительно повел головой в сторону неумолчно потрескивавшего костра.
— Вот почему прошу я вас разрешить мне исполнить то, что стоило сделать уже давным-давно: отправиться к его матери и получить ответ от нее самой. Мы знаем с вами, в какой деревне она живет, — отсюда до тех мест будет не больше двадцати миль. Если мать его окажется на месте, я все узнаю. И если ответ будет тот, какого мы с вами страшимся, то послушайте меня — мы должны будем гнать его от нас поганой метлой, пока с нами не приключилась великая беда! Вы помните предостережение, которое послал нам Виглик?!
Воцарилось долгое молчание. Первым заговорил Фарман, жрец Фрейра.
— Предостережение Виглика я помню хорошо, Торвин, — сказал он. — И я сам боюсь вероломства Одина. Однако прошу тебя задуматься вот над чем: не обрекают ли Один и его подручные воинов и людей на тяжкую участь только ради того, чтобы уберечь их от еще более тяжкого зла…
И он, в свою очередь, устремил пронзительный взгляд к костру.
— Вспомни, когда мальчишка был твоим учеником, я встретил его в Ином мире в кузне Вёлунда. Но мне довелось увидеть там нечто гораздо худшее… Ибо то было отродье Фенриса, внук Локи. Поверь мне, Торвин, если бы ты побывал в Ином мире и мог сравнить своего ученика с внуком Локи, ты бы никогда впредь не стал бы их путать, никогда бы козни одного не принял за коварство другого…
— Я не спорю, — сказал Торвин. — Но согласись и ты, Фарман: идет война между богами и гигантами, между Одином и Локи. Редко ль бывает, что даже в тех войнах, что проходят на наших глазах, одна воюющая сторона ничем не отлична в повадках своих от врагов?..
Один за другим жрецы закивали головами. Последними это сделали Гейрульф и Фарман.
— Решено, — сказал Фарман. — Отправляйся в Эмнет, разыщи его мать и спроси у нее, от кого она прижила такого сына…
И тогда впервые заговорил Ингульф, великий знахарь, жрец Идуны:
— Ты можешь сделать одно доброе дело, Торвин, когда отправишься в Эмнет… Захвати с собой англичанку Годиву. Она по-женски поняла то же, что и мы с вами. Он пожелал спасти ее вовсе не из-за какой-то любви. Она понадобилась ему как приманка. Плохо, когда человек узнает про себя такое…
Сквозь застившую сознание пелену, еще в те минуты, когда беспомощно сотрясалась его изнемогающая утроба, и чуть позже, уже придавленный собственной слабостью к постели, Шеф улавливал кое-какие
Теперь, когда сгущалась темнота, Шеф чувствовал себя уже гораздо лучше. Блаженная истома переполняла тело. Мгновение, и он заснет. А проснется бодрым, готовым действовать…
Но сначала должен прийти сон.
Когда же это произошло, стало ясно, что его будет воротить с души так же, как выворачивала наизнанку его внутренности тухлая и заплесневелая мертвечина Ханда.
Он двигался вдоль узкой горной протоки, со всех сторон теснимой исполинскими скалами. Стояла непроглядная тьма. Дальше чем на пять-шесть футов видимости не было, и он двигался почти на ощупь. Где-то на немыслимой высоте края скалы черными клыками вгрызались в сероватый лоскуток неба. Он двигался вперед, следя за каждым своим движением: стоит один раз споткнуться, неправильно опустить ногу, и его похоронит под собой камнепад… Или он окажется один на один с существом, с которым может тягаться кто угодно, но только не смертный.
В руке его тускло поблескивает клинок. В клинке этом притаилась страшная колдовская сила: он сам, помимо воли хозяина, способен нанести смертельный удар. И вот сейчас он исходит мелкой дрожью в руке Шефа и при этом тихонько позвякивает, будто бы поминутно стукается о поверхность камня. Он, впрочем, догадывается, что все надо делать тихо. Звуки эти предназначены только для ушей хозяина. К тому же они наверняка тонут в громыхании потока, мчащегося по дну ложбины. Меч жаждет крови, но будет хранить свое нетерпение в тайне.
И как часто бывало раньше, сделав несколько движений, ощутив дыхание своей новой плоти, Шеф начинает понимать, какое обличье уготовано ему грезой. На сей раз он был настоящим великаном, широкоплечим и толстоногим; руки же в запястьях были столь огромны, что вздымались над золотыми браслетами, которыми были унизаны, а весили столько, что оставалось дивиться, каким образом они сохраняют подвижность.
И этот самый великан сотрясался сейчас от ужаса. Даже дышал он поспешно, порывисто — не потому, что спешил одолеть подъем, а потому, что был подгоняем страхом… В желудке же словно образовалась пустота, в которой гуляли сквозняки. И ощущения эти сами по себе служили источником страхов, ибо великан испытывал их впервые. Он не знал, что с ним происходит, он даже не знал, как это назвать. Смущая его, они не могли заставить его развернуться и пойти в обратную сторону. Ему неведомо было, как можно отказаться от раз начатого дела, не попытавшись довести его до конца. И однако свершения, подобного тому, которое ему предстояло, не знала вся его предыдущая жизнь и не будет знать вся последующая… И вот теперь он упорно крался вдоль горного потока, он держал наготове обнаженный меч, он знал, что уже недалеко то место, в котором он устроит засаду… Хотя при мысли о том, что будет он лицезреть, выскочив из этой засады, сердце его сжималось в хлипкий комочек.
Вернее же всего, ничего лицезреть он не будет. Даже он, Сигурд Сигмундссон, чье имя будут воспевать поэты до скончания веков, не сможет заглянуть в лицо того, кого возжелал повергнуть.
За поворотом одна сторона теснины вдруг исчезала; на ее месте всюду разбросаны были беспорядочные груды щебня; казалось, какому-то чудовищу в железном панцире невтерпеж было спуститься к водостоку, и оно обрушило, растерло скалу, навалившись на нее своею страшной тушей. Дойдя же до этого места, Сигурд встал в землю как вкопанный: путь ему преграждала невидимая стена неизъяснимой вони. Так смердят останки мертвецов, в течение двух недель со дня битвы пролежавшие на летнем солнцепеке. Однако эта вонь отдавала также копотью, пожарищем; кроме того, в нос било еще какой-то дрянью, так что казалось, стоит кому-то высечь искру, и сам запах обратится в пламя…