Путь магии и сердца
Шрифт:
— Ки-ир…
Вздрогнул. А в следующий миг я осознала себя прижатой к постели. Кирстен нависал скалой и, кажется, убить хотел. Ну вот, допрыгалась.
— Эмелис? — И столько недоверия в голосе…
Я промолчала. Ну он же видит, что это я.
— Эмелис… — выдохнул боевик. Выпустил из плена и лёг рядом. Тут же обвил рукой талию, зарылся носом в мои волосы, спросил тихо: — Бури испугалась?
А мне вдруг так хорошо, так спокойно стало. Страх, который владел сердцем, когда переступала порог мужской спальни, улетучился, его место заняла уверенность.
— Нет, любимый, бури я не боюсь.
Напрягся. Приподнялся на локте. Одарил недоумённым взглядом. Я же обвила руками его шею, заставляя приблизиться, и прошептала:
— Кир, я хочу, чтобы это был ты.
Замер. В полумраке, раскрашенном багровыми всполохами, цветов не различить, но клянусь — синие глаза потемнели.
Пауза была долгой, тишина звенящей.
— Любимая, а как же… твой жених? — спросил боевик хрипло.
О Всевышний…
— Кир… Кир, пожалуйста, не заставляй меня умолять.
Прежде чем синеглазый успел ответить, приподнялась и прильнула к его губам. Да, я всё решила. Я хочу, чтобы моим первым мужчиной стал он. Я знаю, что мы расстанемся. Я всё-всё понимаю, но…
— Эмелис! — простонал Кирстен и сжал так крепко, но так бережно.
— Я хочу, чтобы моим первым мужчиной стал ты, — повторила тихо-тихо.
Ответом был ещё один стон.
— Любимая…
Я скользнула пальчиками по его груди и опять приподнялась, чтобы припасть к этим мужественным, красиво очерченным губам. Вот только в этот раз целовала не я, а он. Жадные, невероятно горячие касания, почти болезненные объятия, и снова стоны. Не мои, его…
— Эмелис, любимая…
— Кирстен, я не отступлюсь, — предупреждая очередной призыв к благоразумию, прошептала я.
Секунда, две, три… Кир смотрит неотрывно, словно надеется, что передумаю. Но я уже всё решила. Действительно решила! И синеглазый слишком хорошо меня знает, чтобы не понять.
— Эмелис… — Едва различимый, едва уловимый шепот, в котором смешалось всё — страсть, жажда, отчаянное сопротивление, мольба. А я прикрыла глаза — уж в чём, а в поцелуе мне не откажут.
Губы сообщника касаются моих очень нежно, очень бережно. Я раскрываюсь, позволяя его языку проникнуть в мой рот. Я уже не требую, потому что точно знаю — всё будет, это желание сильнее нас.
Горячая ладонь ложится на бедро, прикосновение обжигает. Я выгибаюсь, не в силах выдержать эту ласку, а рука Кира скользит вверх, сминая и увлекая за собой тонкую ткань ночной сорочки.
— Не отступишься?
— Нет, — выдыхаю я и выгибаюсь снова.
Ладонь боевика касается обнажившейся кожи живота, новый поцелуй несравним с прежним — он не нежный, он жадный и настойчивый. По телу прокатывается волна нестерпимого жара, и Кир словно чувствует — отбрасывает одеяло в сторону.
Рука сообщника устремляется вверх. Пальцы касаются груди, срывая стон с моих губ, и тянутся к вороту. Завязки поддаются легко, а я приподнимаюсь, позволяя Киру освободить меня от ночной сорочки. Он дышит тяжело и шумно, словно только что тысячу тренировочных боёв отработал. В глазах отражаются всполохи каминного пламени, но я точно знаю — такой же огонь горит в глубине его души.
— Кир…
Мой шёпот переходит в стон, когда Кирстен опускается ниже, начинает покрывать поцелуями шею, плечи и ставшую невероятно чувствительной грудь. Я не выдерживаю, запускаю пальчики в шёлк его волос.
Из горла боевика вырывается сдавленный хрип, а горячие губы устремляются ещё ниже, прокладывают дорожку к животу. Моя кровь обращается огнём, мир перед глазами плывёт. Я неосознанно выгибаюсь и вздрагиваю, когда язык боевика… О Всевышний! Что он делает!
Я почти протрезвела и даже попыталась сесть, но Кир удержал.
— Ты мне веришь? — выдохнул синеглазый.
Снова вздрогнула, невольно поёжилась, но ответить не смогла. Впрочем, Кирстен ответа не ждал. Он тоже всё для себя решил.
— Любимая, просто расслабься…
Не сразу, но всё-таки подчинилась. Откинулась на подушки, закрыла глаза, вздохнула глубоко-глубоко. А потом мир взорвался.
Губы Кирстена, они… они… О Всевышний! Ну как же так! Как так можно? Это же… О нет!
Снова выгибаюсь, не в силах выдержать столь невероятную пытку, но Кирстен не пускает, уверенно держит за бёдра. Его губы бесстыдно касаются самого сокровенного. Снова и снова! То медленно и почти невесомо, то сладко и очень-очень жадно.
А я пылаю. Причём не столько от смущения, сколько от внутреннего огня, который пробуждают эти немыслимые поцелуи. Приходится сжимать зубы, чтобы удержать стон. Собственные пальчики сминают белоснежные простыни, сердце норовит вырваться из груди, душа — разлететься на осколки.
О Всевышний! Так… так не бывает!
Связь с реальностью стремительно истончается. Я уже не помню, кто, где я и почему. Да и бешеный стук собственного сердца уже не слышу. Нет ничего, кроме этого невероятного жара и безумных, дурманящих прикосновений. Поцелуев, которые несут… смерть.
Да, я умерла. Всего на несколько секунд, но… но я точно знаю, это была она, смерть. Волна удовольствия была такой сильной, что пережить её просто не смогла. Я… я растворилась в ней, погибла! Погибла, чтобы снова вернуться в мир живых, но… О Богиня, да что со мной?
Поцелуи Кирстена стали совсем другими — нежными, успокаивающими. Он приподнялся, коснулся губами живота, ладони уже не сжимали, а мягко поглаживали бёдра. Я взглянула на боевика, и хотя перед глазами до сих пор стояла туманная дымка, различила лукавую улыбку.