Путь наверх

Брэйн Джон

А затем, в ту минуту, когда официантка подавала мне чай, произошло нечто, изменившее всю мою жизнь. Впрочем, возможно, я не прав. Возможно, мои инстинкты все равно привели бы меня туда, где я сейчас нахожусь, даже если бы я не сидел в тот день в кафе «Сильвия» за столиком у окна. Хотя я и не получил «направления», говоря языком министерства труда, однако мне был указан путь к достижению цели, о котором я раньше и не помышлял.

Напротив кафе, возле конторы нотариуса, стояла открытая зеленая машина «эстенмартин», с низкой подсадкой, с щитками от грязи на колесах. Машина имела деловой и вместе с тем элегантный вид, которым отличаются английские спортивные автомобили лучших марок» Я не берусь описывать достоинства этой машины из опасения

заговорить языком рекламных объявлений – «последнее слово техники», «неподражаемый образчик» и тому подобное,- скажу только, что это была превосходная и очень красивая машина. До войны один такой автомобиль, должно быть, стоил не меньше, чем три малолитражных. Такими машинами не пользуются для деловых поездок или для семейных загородных пикников. Это проото дорогая игрушка очень богатых людей.

Пока я любовался машиной, из конторы нотариуса вышли юноша и девушка. Девушка что-то сказала своему спутнику, когда тот включил мотор, и после небольшого препирательства он поднял переднее стекло. Девушка пригладила ему волосы, и этот жест что-то снова странно растревожил во мне, снова у меня возникло ощущение, будто с глаз спала пелена,- только теперь в этом принял участие рассудок.

Обладание машиной «эстенмартин» автоматически ставило этого молодого человека на много ступенек социальной лестницы выше меня. Но чтобы обладать такой машиной, нужны были деньги – и только. Девушка с ее ровным загаром и короткими светлыми волосами, подстриженными так изысканно просто, что это мог сделать лишь очень дорогой парикмахер, была столь же недосягаема для меня, как и автомобиль «эстенмартин».

Однако, чтобы обладать такой девушкой, тоже нужны были только деньги: все сводилось к стоимости бриллиантового обручального кольца на ее левой руке. Это было так просто и очевидно,- истина, которую я прежде знал лишь теоретически, открылась мне теперь с полной наглядностью.

«Эстенмартин» бархатисто зарокотал и рванул с места. Когда машина промчалась мимо кафе по направлению к шоссе Сент-Клэр, я успел заметить, что на молодом человеке полотняная рубашка оливкового цвета и на шее – яркий шелковый платок.

Ворот рубашки был заправлен под куртку. Молодой человек носил этот театральный наряд совершенно непринужденно. Во всем его облике была какая-то свободная небрежность, однако без малейшей неряшливости или старомодности. У него было довольно ординарное лицо с очень низким лбом и бесцветные, коротко остриженные волосы без всяких признаков фиксатуара и без всякой претензии на какую-либо прическу. Это было гладкое, упитанное лицо богатого человека, уверенного в себе и в своем будущем.

Этому малому никогда не нужно было работать для того, чтобы иметь то, что ему хотелось: все уже было дано ему с самого начала. Мое жалованье, которому я так радовался, потому что оно означало, что я вскарабкался чуть повыше, перешел из Десятой категории в Девятую, этому молодому человеку показалось бы жалкими грошами, а мой костюм, в котором я так себе нравился, – мой лучший костюм он, вероятно, счел бы безобразной дешевкой. У такого, как он, не может быть лучшего костюма, – у него все костюмы лучшие.

На какое-то мгновение я почувствовал к нему ненависть. Я увидел себя рядом с ним – муниципальный служащий средней руки, канцелярская крыса с перспективой стать «зомби» – и испытал горечь зависти. Но я тут же подавил в себе это чувство. Не из моральных соображений, а потому, что считал уже тогда, как считаю и сейчас, что зависть – мелкий, подленький порок. Словно ты каторжник, который злится на то, что его соседу по камере плеснули лишнюю ложку похлебки. Однако эти соображения не смягчили ярости моих неутоленных желаний. Мне нужен был «эстенмартин», и полотняная рубашка стоимостью в три гинеи, и девушка, загоревшая на ривьерском пляже… Я был свято убежден, что имею на это право, законное, неоспоримое право человека.

Глядя вслед блестящей металлической пластинке с номером на хвосте «эстенмартина», исчезнувшего вдали, я вспомнил подержанный «остин-7», который Деловитый Зомби, городской казначей Дафтона, недавно позволил себе роскошь приобрести. Это было самое большее, на что мог когда-нибудь рассчитывать и я, работая в органах местного самоуправления. Но этого мне было мало. В ту минуту я сделал свой выбор раз и навсегда. Все блага, которыми наслаждается этот молодой человек, должны достаться и мне. Я возьму все, что принадлежит мне по праву. Говорят, люди становятся врачами или миссионерами, повинуясь непреодолимому внутреннему побуждению и видя в этом свое призвание. Внутренний голос, повелевавший мне, звучал не менее отчетливо и властно, с той только разницей, конечно, что он призывал меня творить добро для себя, а не для других.

Если бы в эту минуту Чарлз был со мной, все могло бы выйти по-другому. Мы с ним изобрели особый вид диалога, который должен был помогать нам не поддаваться зависти и не впадать в другую крайность – не строить воздушных замков.

– Уже превращаешься в капиталистическую свинью?- воскликнул бы Чарлз.

– Верни девочке ее платье, похабник, смотри, она ужс посинела от холода,- сказал бы ему я.

– Вижу, как разгорелись у тебя глаза: ты уже возжелал,- перебил бы меня Чарлз.- Только что – девочку или автомобиль?

Так мы продолжали бы свою перепалку, изощряясъ все больше и больше, пока кто-нибудь из нас не разразился бы хохотом. Это был ритуал, магический обряд. Мы освобождались от зависти, чистосердечно признаваясь в ней. И было в этом стремлении очиститься что-то очень здоровое. Впрочем, этот способ слишком уж хорошо служил своей цели – он заставлял нас забывать, что материальные предметы нашей зависти не ееть нечто абеолютно недосягаемое.

Но как сделать их досягаемыми, я не знал. Я был похож на офицера, который прямо из военного училища попал на фронт и никак не может привести в соответствие с четкими, логическими планами атак трупы, вшей и животный страх. Однако я не сомневался, что сумею занять намеченные позиции. Я намерен был пойти в атаку и смести все, что станет на моем пути. Скажем так: генерал Джо Лэмптон открывал военные действия.

4

На другой день во время послеобеденного чая явились Боб и Ева Стор. Я подружился с этой четой впоследствии, но в тот вечер еще очень перед ними робел. Вначале я принял их за брата и сестру, так рни были похожи: оба маленькие, темноволосые, смуглые, большеротые и курносые. Оба говорили без умолку, преимущественно о театре и прежде всего – об «Уорлийских служителях Мельпомены».

Они видели все последние спектакли и балеты, и личная жизнь всех театральных знаменитостей была известна им в самых мельчайших подробностях.
– …во время генеральной репетиции,- говорил Боб,- такси понаехало видимо-невидимо, и мальчики-красавчики буквально ходили табунами. В театре положительно воняло борделем. И ведь это, мои дорогие, сейчас любимый герой каждой английской домохозяйки. Они бегают за ним стаями, глупые индюшки!

После этого слово брала Ева – ей тоже не терпелось выложить весь свой запас скандальных сплетен.

– Чем он так уж плох, милый? Я хочу сказать, что он ведь никого не совратил, его дружки давно совратились без его помощи. А как было с бедняжкой Роджером? Он так радовался, когда получил. роль. Но от него ведь ждали, что он… Каждое воскресенье этот…- она назвала фамилию довольно известного режиссера, которого я всегда считал образцом здоровой мужественности (так по крайней мере явствовало из его интервью) -…приглашал Роджера обедать и пытался подпоить, а когда это не помогло, предложил прибавить ему жалованья. Ну, Роджер, разумеется, ушел из театра. «Если я должен заниматься такими вещами, чтобы продвинуться, сказал он, значит, с театром для меня покончено…» Ты помнишь, Бобби, мой дорогой? Он чуть не плакал, бедняжка.