Путь олигарха
Шрифт:
А теперь и сам в этой тарелке, и не хочется в этом сознаваться, и как будто и не жил еще по-настоящему, а уже толкают в спину. Вере Феликсовне привет. Конечно, привет. Старый хрыч все реже зовет, все чаще заводит разговоры о работе, все чаще: « Я что-то сегодня не в форме, давай в следующий раз». А она – баба жаркая, требовательная. Все на нее заглядываются, попробуй ее удержи при нынешних его возможностях, физических и материальных.
Эх жизнь, эх Верочка, Верунчик, Веруша! Как ты носилась перед глазами в самые неподходящие моменты, на самых ответственных совещаниях и заседаниях, бюро – черт бы их побрал – сколько жизни драгоценной ушло в песок…это рыжее пламя волос, как майская утренняя заря…эти голубые глаза васильковые…первая ночь.. Верка только
А теперь или ему некогда, или плохое самочувствие, или у нее проблемы.– Кирилюк иронически усмехнулся.– Проблема одна: время его ушло. Каждому овощу свое время. Вот и его время отошло. Ушла любовь. С ее стороны, он до сих пор не уверен, была ли она вообще. Ну и черт с ней – этой ее любовью. Лишь бы он любил. Вся соль и беда, что он уже не любит, нет сил любить такую женщину. Чтобы любить, нужна духовная энергия, а ее нет, она вся ушла на комбинат, в работу. Проблемы…какие к хренам проблемы?! Двенадцать лет назад, чтобы попасть к ней на дачу, он, не задумываясь, бросился в Днепр. Сдуру, конечно. Ему тогда уже было сорок семь, а казалось, что он парень – ого-го!Это на берегу кажется – рукой подать. А тогда чуть не утонул. На берег вышел, шатаясь от усталости, счастливый, что остался живым. А она прильнула к нему, погладила его мужество, губами чуть-чуть прикоснулась – и где та усталость?!…Привет Вере Феликсовне… что бы это значило? Акт вежливости или уже снюхались за моей спиной?
Голова что-то побаливает. «У дочки неприятности, перенесем встречу на позже». Больше месяца наедине не встречались. Авторитета у тебя, Виталий Семенович, поубавилось – вот и все проблемы. Какой-то Сидоренко уже пытался права качать. А у женщин есть такая болезнь – директомания. Пока ты сильный – каждой хочется к тебе приласкаться.
Валя,– пояснил он жене, проходя к входной двери, – пройдусь немного, что-то мне душно здесь.
– Только ненадолго,– раздался голос из кухни,– скоро сядем ужинать.
Наскоро одевшись, Кирилюк вышел на улицу. Жил он в дальней, почти сельской части города в большом, ухоженном доме, без излишеств, но со всем необходимым: водой, канализацией, газом, гаражом, куда он иногда ставил служебную «Волгу», летней кухней, где при необходимости ночевали люди, с которыми он поздно возращался из командировок. Еще недавно такой дом считался богатым, а теперь, когда новоявленные нувориши наворотили себе дворцы, выглядел просто добротным.
За домом, садом и огородом присматривал далекий родственник Михаил – почти глухой, еще не старый, но казавшийся стариком. По причине своей инвалидности он оказался бобылем, никому не нужным, и пришлось Кирилюку взять его к себе, как одному из состоятельных родичей. Михаил пришелся ко двору. Трудолюбию его можно было позавидовать. С пяти часов утра он уже возился в саду, подметал двор, что-то чинил, строгал – и все молча, без единого слова. За это его прозвали Герасимом по имени тургеневского героя из рассказа «Муму», и это прозвище так к нему прилипло, что иначе его никто и не называл. Что его зовут Михаил, никто и не помнил. Жил Михаил-Герасим в летней кухне, которую к зиме утепляли.
Виталий Семенович мог только выйти в сад, полюбоваться цветением вишен, спросить, что надо. Все лето и осень в доме не переводились помидоры « Воловье сердце», нежинские огурчики, несколько сортов персиков, винограда и прочих фруктов и овощей. Перед домом в палисаднике всегда красовались пионы, георгины, астры, хризантемы, украшая всю улицу. Каждое утро Михаил ездил вместе с Кирилюком на комбинат, где числился работником зеленого хозяйства.
Как ни странно, но в последнее время работы у директора поубавилось. Истончился поток министерских указаний и предписаний, инструкций, телефонограмм, требующих немедленных действий и ответов; уже не висела угроза срочных сводок обкому партии и прочим комам, свелись к минимуму собрания, заседания, конференции, семинары, командировки, лекции по так называемым животрепещущим проблемам человечества, юбилеи и торжества.
У побед, как всем известно, много авторов, у неудач – только один. Тонущий комбинат, как безнадежно раненого при паническом отступлении бросили все, предоставляя расхлебывать горькую кашу тем, кому это положено по штату. Не дремали только правоохранительные органы и налоговики. Эти грифы сразу чувствуют раненого зверя и возможность поживиться.
Кирилюк стал чаще возвращаться домой вовремя: зачем торчать на работе, когда от тебя мало что зависит; когда чувствуешь, как груз проблем, одна другой неразрешимей, давит на мозги так, что хочется бежать, не разбирая дороги; когда ты всем должен помочь, а не можешь, и все смотрят на тебя укоризненно и обижено. Лучше уж дома что-то реально сделать. Виталий Семенович выходил в сад, сам брал ножницы, что-то резал, оформлял, встречая неодобрительный взгляд Герасима. « Что-то не так?– кричал ему в ухо хозяин, понимая, что и здесь он зашел на чужую территорию. Михаил молча брал у него ножницы и исправлял содеянное. Постояв так несколько минут и понимая, что он здесь лишний, Кирилюк уходил к себе в кабинет и читал.
Вот и в этот раз, выйдя из дома, Виталий Семенович хотел пойти в сад, но увидев спину Герасима и шланг, из которого струилась вода, решил не мешать, а пройтись по улице, которую он уже почти не знал и видел только из окна «Волги». Заложив руки за спину, Кирилюк неспешно зашагал по уютной, кудрявой улице, полной созревших вишен, падающих на землю ярко-оранжевых абрикос, набирающей рубинового цвета алычи. С ним иногда удивленно здоровались, он в ответ тоже, но в лицо никого не узнавал. « Тридцать лет здесь живу, а даже соседей не знаю» – с горечью пронеслось в голове.
На детской площадке карапузы, как в замедленной съемке, топтали землю пухлыми ножками; дети постарше носились друг за другом,как угорелые с визгами и криками. Кто-то качался на качелях. Двое ребят раскручивали вертушку, а потом запрыгивали на вращающийся круг с громким хохотом. Стояла теплая, уютная вечерняя тишина, нарушаемая лишь детскими криками, звонким смехом и отдаленным пчелиным гулом большого города.
Впервые за несколько лет Кирилюк наслаждался этой тишиной, пасторальной идиллией, посматривал на пепельно-розовые тучки, где, видимо, ночуют дневные дымки, на закатное солнце, с его светом, таким мягким, словно это неопалимый иерусалимский огонь: ласкает лицо, руки, приглашает купаться в нем, обнимает, как женщина. Виталий Семенович полюбовался этой земной красотой, постоял в задумчивости и потихоньку возвратился в дом.
Глава двенадцатая
Положение комбината продолжало ухудшаться. Нужно было теребить начальство, что Виталий Семенович очень не любил. Но другого выхода не было.
Он решил начать с мэрии. От этого визита Кирилюк ничего хорошего не ожидал. Так, покалякать, излить душу, «довести до сведения», чтобы отбить упрек: «А почему вы к нам не обратились? Мы бы помогли». Ну, вот обратился. По нынешним временам, как и прежде, комбинат был городу не по зубам. Просто тогда поддерживалась субординация: если ты в городе – подчиняйся городу, хотя бы формально. Теперь осталась одна голая правда: огромное предприятие и средний городишко, которому самому нужна помощь.
Виталий Семенович подгадал под конец дня, когда меньше посетителей и можно поговорить без спешки и помех. Он, никого не спрашивая, прошел прямо в кабинет. Мэр, Бондарь Григорий Иванович, с кем-то беседовал. Они встретились взглядами, и хозяин кабинета показал рукой: присядь. Кирилюк бросил на стол свою походную папку и сел, дожидаясь очереди.
Освободившись, мэр с преувеличенным энтузиазмом долго тряс руку директору, изображая радушие и важность встречи, из чего генеральный сделал вывод, что Бондарь не в курсе дел комбината.