Путь самурая, или Человек-волна
Шрифт:
Это подтвердил и подоспевший ямабуси Энно. Наверное, он ожидал подобную встречу и был доволен, словно только что посетил театр.
Втроём они шли, неизвестно куда, болтали, неизвестно о чём, и Сяку Кэн так радовался непонятно чему, точно превратился из неприкаянного духа в бойкого молодого человека, которому решительно всё интересно и любопытно.
Ноздря много о чём рассказывал. Как избил до полусмерти длинноусого самурая, напоминавшего гигантского налима. Как бежал в горы и стал монахом. Как путешествовал в Корею и Китай, чтобы набраться ума-разума. Как долго не было тогда попутного ветра, и путь в один
– Однако, весь мир, – увлёкся Ноздря, – лишь порождение нашего разума! Подлинно на самом деле Единое Сознание Вселенной. Оно приводит человека к просветлению, когда он способен слиться со всем и раствориться во всём…
– Верно, недавно ты слился с камнем, – согласился Сяку Кэн. – А потом хотел раствориться в плакучих ивах.
– Всему своё время, – закашлялся ямабуси. – Братец Ушиваки должен поднести в дар монастырю десять тысяч изображений Будды! Вот после этого и растворится, где захочет. Кстати, слыхал я, что для китайцев все наши – люди «ва». Что бы это означало?
Все трое задумались, обидное ли это прозвище или, напротив, почётное. «Ва» – звучит вроде бы неплохо! Хотя немного коротковато. Хотелось бы длиннее на пол-сяку.
– Ва-а-а-а, наша лачуга! – воскликнул ямабуси, – А когда-то здесь хранились сокровища императрицы Комё, которые она жертвовала храму Большого Будды за упокой души её супруга – императора Сёму.
Среди деревьев стоял бревенчатый домик, поднятый на трёхметровых столбах. Ни лестницы, ни двери.
То ли гигантский улей, то ли огромный скворечник. Словом, подходящая обитель для крылатых тенгу.
Сяку Кэн, заткнув весло за пояс, вскарабкался по столбу. Интересно увидеть место, где лежали некогда сокровища императрицы, а теперь живут бродяги. Он еле протиснулся в узкий лаз.
Внутри было немногим просторнее, чем в дупле криптомерии, и царила изумительная деревянная пустота, как в древней рассохшейся бочке для купания.
Закатное солнце, отыскивая щели, едва намечало в полумраке короткие бледные линии. Казалось, это следы давно пролетевших ангелов.
И вдруг Сяку Кэн почувствовал, что на него кто-то смотрит, чья-то живая душа. Она бесшумно вышла из угла, потёрлась о ногу и протяжно вымолвила – «ми-и-и-к-э-ш-а-а». Только одно существо в мире могло так разговаривать. Он поднял старую Микэшу, посадил себе на плечо, как в детстве, и кошка замурлыкала в самое ухо, будто вода в котелке закипала.
Микэшка вспоминала былое, извинялась за царапины, за грозное шипение и за долгие отлучки, когда Сяку Кэн рыскал по всей округе, думая, что её похитили лесные духи-якши. Тогда и мама, и папа утешали – говорили, что кошка всегда возвращается домой. И это, конечно, чистая правда, если есть дом. А когда вернуться некуда? В тот горестный день приятель Ноздря подобрал её. И они вместе путешествовали по миру. «Ох уж, эти китайские коты! – фыркнула Микэшка. – Хуже пиратов!»
И Сяку Кэн гладил её, успокаивал и тоже извинялся за детские глупости, вроде таскания за хвост.
– Ну вот, уже поговорили! – залез в домик Ноздря. – Микэша особенная кошка – тебя не забывала и знала, что ты жив-здоров.
Когда к ним присоединился ямабуси Энно, стало так тесно, что едва смогли улечься на пол.
– В общем-то, если честно, все мы – духи, – зевнул ямабуси. – Иначе ни за что бы не поместились в этом сундуке. Да ещё с веслом! Надеюсь, никуда не поплывём в ближайшие часы…
Ночь прошла беспокойно. Кто-то из духов отчаянно храпел. Домик скрипел всеми брёвнами, словно плот на горной реке, а под утренним ветром начал так раскачиваться – вот-вот пустится в пляс.
Бронзовое зеркало, каменная башня
Сяку Кэн открыл глаза. Перед ним на западной стене висело бронзовое зеркало, мутное и пыльное, ничего не отражавшее. А когда-то, очень может быть, в него гляделся сам император Сёму и прихорашивалась императрица.
– Погоди, сейчас взойдёт солнце, – услышал он голос Ноздри под боком. – Если безоблачно, ты увидишь, что случится…
И вот первые лучи скользнули в домик. Ощупывая ветхие брёвна, коснулись зеркала, растеклись по нему, наполнили светом, оживили, и оно внезапно засияло само по себе. Более того, в зеркале возникли все сокровища императрицы Комё – груда чудодейственных камней мани. Бирюзовые, изумрудные и рубиновые. Чёрные, но глубокие, как беззвёздное небо, и прозрачные, словно бегущая вода. Каждый величиной в пять сяку.
– Это не сон и не порождение нашего разума, – шепнул Ноздря. – Подойди и потрогай – они настоящие. Может, это грех, но я уже взял отсюда четыре камня.
– Когда говорят о грехах, мне не до сна! – приподнялся ямабуси. – Успокойся, братец, священное зеркало видит душу и сердце человека. Оно не даст тебе лишнего, но ровно столько, сколько нужно для дела.
Ноздря подполз к прозрачно-волнистому камню.
– Ещё вот этот – последний!
Сяку Кэн всё же склонялся к тому, что это сон. В хлипкой лачуге, едва стоящей на сваях, где им самим-то тесно, просто не могла поместиться такая гора каменьев.
Ямабуси хлопнул его по плечу:
– Эй, очнись, человек-волна! Что ты лежишь, как потерянное весло, которое не знает, куда грести?! Помоги Ноздре – ему одному не справиться. Да скорее возвращайся – будем крепить нашу обитель, а то качается, как пьяный бонза.
Камень оказался тяжёлым. Еле-еле вытянули из домика, спустили на верёвках и потащили куда-то.
– Тут совсем близко, – говорил Ноздря, отдуваясь.
Они вышли из леса, и на холме среди цветущей индийской сирени Сяку Кэн увидел высокую, больше двух кэнов, разноцветную башню дайгоринто, сложенную из затейливо обтёсанных камней. Такие обычно воздвигали над могилами родных.
– Здесь лежат мои братья и твоя мать Тосико, – сказал Ноздря. – Я похоронил их рядом, так что башня одна на всех.
Уже который месяц строю. Осталась макушка. Их душам, когда захотят, будет легче спускаться на землю и возвращаться на небеса.
Сяку Кэн прислонился к башне и посматривал то вверх, то вниз, будто прикидывал на глазок расстояние от неба до земли, – сколько дней пути?
– Вряд ли туда долетишь на ракете, – вспомнил он кое-что из прежней жизни.