Путь самурая, или Человек-волна
Шрифт:
Дзидзо, еле удерживаясь на ленточке, отплясывал какой-то бешеный танец. А слоновьи уши Ганешы растопырились и надулись, как паруса.
– Подошла пора взвесить твою судьбу! – протрубил он. – Набери-ка побольше камней, закрой глаза и – ступай вперёд! Сорвёшься – значит, прости, такая злая твоя доля…
Сяку Кэн, не раздумывая, снял куртку, набил её булыжниками, взвалил на спину и еле смог сдвинуться. Одно хорошо – не сдует. Ну, а глаза, закрывай их или нет, – всё равно, тьма-тьмущая, ревущая.
Спотыкаясь, ползя кое-где на корточках по краю отвесных
Впрочем, стоит ли рассказывать? Он умер просто – от переживаний, увидев, как на улице исцарапали и помяли его новую машину. Кажется, выбросился с десятого этажа.
Наверное, всё же лучше рухнуть с обрыва. Так хотя бы судьбу взвесишь!
– Сказать по правде! – загудел ему на ухо Ганеша. – Судьба всё время на весах! Вопрос в том, сколько мер риса на другой чаше. Чем тяжелее твоя судьба, тем больше пищи ты оставишь в этом мире. Надеюсь, понимаешь, о чём я говорю. Да уж достаточно – выбрасывай камни и распахни глаза!
Сяку Кэн увидел, что они взошли на хребет, напоминавший длинный драконий хвост. Впереди проступала сквозь предутреннюю мглу двуглавая вершина горы Коя. Одна голова, что повыше, – мужская. Другая – женская. Всякий раз, когда долине Ямато грозила опасность, они начинали тяжко вздыхать. Как раз между ними опускается солнце, указывая путь в Чистую землю, что лежит, наверное, в другом, космическом, времени.
Уже начинался рассвет, когда они, наконец, ступили на мужскую вершину. Ветер был нестерпим, будто именно он и выдувал из глубин океана багровый, набирающий яркости шар.
– Не увидев такого, не скажешь «кэкко»! То есть – прекрасно, великолепно! – крикнул Ганеша сквозь неумолчный гул и вой. Уши его хлестали по щекам, а хобот трепыхался, словно паутинка на сквозняке.
На ровной площадке было выложено белой галькой созвездие Большой Медведицы. Ганеша подтолкнул Сяку Кэна вперёд.
– Становись ей на хвост!
Они разом наступили на хвост Медведицы, и тут же, будто перенесённые особо мощным порывом, оказались на соседней женской вершине горы – перед небольшими деревянными столбами, меж которыми был натянут толстый жгут, сплетенный из рисовой соломы. Будто бы для состязаний по прыжкам в высоту.
– Тории, – сказал Ганеша. – Ворота, обозначающие вход в священные пределы. Давай-ка, сигай через верёвку, а я уж пройду по-стариковски, согнувшись. С моим-то пузом не напрыгаешься!
Сяку Кэн прыгнул так высоко, буквально «сиганул», что ясно различил под собой Малую Медведицу, то ли выложенную из гальки, то ли настоящее созвездие, и опустился точно в её ковш.
Он не сразу понял, что здесь полное затишье и покой. Безветрие, от которого позванивало в ушах. Точнее, этот звон и был ветром, но уже не земного, а космического времени.
Сяку Кэн увидел вдруг всю Вселенную – рождение и смерть звёзд, и саму Землю, летящую сквозь космический перезвон.
Странно, но и земное солнце продолжало своё восхождение. Только тихонько позванивало.
Любование восходом – давний обычай. А когда солнце ко всему прочему
– Это колокольчики на воротах, – услышал он Ганешу. – Значит, мы попали именно туда, куда хотели. Теперь до тенгу – рукой подать! Да смотри – осторожнее! Здесь время зыбкое, как песок. Того и гляди, провалишься неведомо куда, потом разыскивай.
Ганеша, будто отдыхая от долгого натиска ветра, вытряхивая его из ушей, покачивал слоновьей головой:
– Впрочем, судьба твоя, человек-волна, уже взвешена, и нечего опасаться. Ты пройдёшь свой путь от начала до конца. Хотя, должен сказать, он будет короток, не длиннее медвежьего хвоста.
Тут Ганеша разложил маленький костёр, и они сожгли на нём, как полагается, деревянные таблички, на которых перед восхождением записали свои сокровенные желания.
Спуск в ущелье тенгу оказался не легче подъёма на гору Коя. Камни то и дело врассыпную убегали из-под ног.
Отвесные утёсы и ревущие, как звери, совсем не соловьиные, водопады, в которые приходилось нырять, не зная, что за ними, – глухая скала или ход в пещеру. Мучительно продирались они сквозь заросли медвежьего бамбука. Тучи москитов, не дававшие крови сворачиваться, навалились со всех сторон.
– У меня нет лишней крови, – причитал Ганеша, облепленный москитами так, что напоминал рогожный мешок с хоботом. – Каждая капля на счету!
Тут-то, к счастью и появились красномордые обезьяны-макаки с пальмовыми листьями. Они живо разогнали москитов и указали близкий путь в ущелье тенгу. Через рощу цветущих камелий, где обитает некий Кунадо, не пропускающий злых людей. Мимо горячих горных источников. И дальше по тропе, идущей среди кустов азалии.
– А там уж услышите шум, как на птичьем базаре, – пояснил старший макака. – Так тенгу встречают восход. В ущелье у них долго сумеречно, и они торопят свет.
Конечно, не простой, однако неожиданно скорой показалась дорога от вершины с воротами до ущелья тенгу. Кунадо они не повстречали, чему искренне радовались. Кто его знает, как он определяет злых людей?
Племя крылатых тенгу
Ущелье тенгу было таким глубоким, что на ясном уже небе, будто при взгляде из колодца, отчётливо проступали неизвестные звёзды, поджидавшие солнце.
– Всё же тут, заметь, другое время, – отдувался Ганеша, когда они сделали привал под зонтиком-привидением у горячих источников. – То час проскакивает, как одна секунда. То минута длится вечность. Всё зависит от твоего желания.
Сяку Кэн поглядел внутренним взором, и не очень-то разобрался в своих желаниях. Они как-то смешались в кучу. Пожалуй, только одного явственно хотелось даже в этом космическом времени – прикончить господина Фарунагу. Он надеялся, что тенгу научат, как это ловчее сделать. Иначе ради чего все эти козлиные скаканья по горам?