Путь шута
Шрифт:
— Капитан Монтойя? — рокочет в трубке уверенный баритон. — Говорит Фаулер.
— Слушаю вас, майор, — отвечаю я, внутренне подобравшись. Вот, значит, как — Лоэнгрин не стал обращаться к боссу, а решил действовать напрямую. Что ж, вполне достойно. Пожалуй, я его недооценил.
— Я вам вот по какому делу звоню, — продолжает майор уже не таким официальным тоном. — Мне доложили, что вы забрали себе арестованного сегодня утром мальчишку-киллера?
— Вашего мальчишку чуть было не отправил на тот свет следователь Мауро, — хмуро отзываюсь я. — Полагаю, вам следует меня поблагодарить.
— Благодарю, —
— Никогда не сомневался в вашем профессионализме.
— Ну-ну, капитан. Мы с вами не на светском мероприятии. Я знаю, что вы искали этого Хачкая в Тиране. Парнишка действительно любопытный. Положил в одиночку трех агентов сигурими, в том числе самого Шараби. Да и меня едва не подстрелил. Реакция у него невероятная, так что будьте с ним поосторожнее.
Про перестрелку на рруга Бериши мне уже сообщил комиссар Шеве, а данные баллистической экспертизы я скопировал на свой лэптоп еще в дороге, так что если Фаулер хотел меня ошеломить, то это у него не вышло.
— Спасибо за предупреждение, — хмыкнул я. — Боюсь только, что после знакомства с Ленивым Душегубом прыти у него поубавилось.
— Ну, как знаете, — добродушно ворчит Фаулер. — Удачи в дознании, и не забудьте отправить мне копию допроса. Да, кстати, девчонка, которую взяли вместе с Хачкаем, у меня. Мои люди сейчас с ней работают.
— Девчонка? — очень естественно удивляюсь я. — Какая девчонка?
— Джеляльчи. Осведомительница сигурими. Шараби использовал ее для получения информации о «ящике Пандоры». При случае намекните парню, что ее судьба зависит от его желания сотрудничать, ладно?
Его голос по-прежнему звучит вполне доброжелательно, но на меня словно обрушивается порыв холодного ветра.
— Хорошо, майор. — Я запинаюсь, соображая, как лучше закончить разговор, и тут из операционной как нельзя более вовремя выходит доктор Молле, стягивая хирургические перчатки. — Прошу меня простить, но я должен поговорить с врачом…
— Разумеется, капитан. Если что, я всегда на связи.
Когда Фаулер отключается, я позволяю себе один короткий, но выразительный вздох. Молле удивленно на меня смотрит.
— Можешь забирать пациента, — сообщает он, закуривая тонкую коричневую сигарету. — Рана в плече — ерунда, через два дня он о ней даже не вспомнит. А вот с пейнмастером хуже. Я бы рекомендовал ему в ближайшие дни избегать сильных стрессов. Понимаю, что это вряд ли возможно, но нервы у мальчика на пределе. Я сделал ему инъекцию транквилизатора, так что в ближайшие два часа он будет спокоен и даже несколько заторможен… однако потом вновь может наступить обострение.
Я крепко пожимаю доктору руку.
— За мной должок, старина.
Хачкай действительно выглядит лучше — щеки порозовели, из глаз исчез лихорадочный блеск. На ногах он стоит тоже вполне твердо, не шатается и не хватается за меня каждый раз, когда его ведет в сторону.
— Есть хочешь? — спрашиваю я. Ардиан нерешительно кивает.
— Да…
Бедный парень, думаю я, и тут же поправляю себя: что значит — бедный? Тринадцатилетний пацан, расстрелявший, как куропаток, трех матерых агентов сигурими, не может, по определению не может вызывать жалость. Прав Фаулер — с ним нужно постоянно быть начеку. Иначе оглянуться не успеешь, как тоже получишь пулю в лоб.
— Это беда поправимая, — говорю я, отпирая своим ключом дверь «Лубянки» — так у нас на базе ласково именуют комнату для допросов. «Лубянка» представляет собой обитое мягким белым материалом помещение без окон, с привинченными к полу столом и стульями. — Ты тут располагайся, а я пока схожу за бутербродами.
На самом деле я никуда не иду. Связываюсь по внутренней сети с Томашем и велю ему принести в «Лубянку» десяток гамбургеров. Сам я последний раз ел вчера вечером в Тиране, так что десятка может еще и не хватить. Затем я сдвигаю в сторону бронещиток скрытого в двери оконца и принимаюсь наблюдать за действиями Ардиана.
Наблюдать, собственно, особенно не за чем. Парень тяжело обрушивается на стул, вытягивает ноги и застывает в позе марионетки, у которой внезапно обрезали ниточки. За все то время, что Томаш выполняет мой заказ, Хачкай так ни разу и не шевелится.
— Просыпайся, боец. — Я захожу в комнату и выставляю на стол бумажные пакеты с гамбургерами. — Будем ужинать.
Как я и предполагал, голод побеждает усталость. Прежде чем я успеваю расправиться с одним гамбургером, Ардиан съедает целых три.
Что ж, пора переходить к делу.
— Знаешь, из-за чего убили Джеронимо? — спрашиваю я. Хачкай немедленно перестает жевать, сжимает челюсти и даже делает попытку сесть поровнее.
— Нет, — глухо отвечает он наконец. Ложь, конечно. О чем-то он уже наверняка догадался, иначе остается только предположить, что я о нем слишком хорошо думаю. Но я не собираюсь загонять его в угол.
— Хочешь, расскажу?
— Угу, — мычит Ардиан с набитым ртом. Жевать он так и не начал.
— Да ты ешь, ешь… Этот Джеронимо был наркокурьером. Возил в Италию наркотики, ну, ты наверняка знаешь, что здесь с этой дрянью проблем нет. И вот однажды его попросили доставить в Албанию одну вещь. Эта штука не имела отношения к наркотикам, но я не уверен, что Джеронимо понимал ее истинное назначение. Возможно, если бы он знал это наверняка, то или отказался бы, или повел себя осторожнее. Однако он согласился. Привез эту штуку в Албанию и где-то спрятал. Думаю, где-то здесь, в Дурресе.
— Что это была за вещь?
Не люблю отвечать вопросом на вопрос, но сейчас удержаться слишком сложно.
— А разве подружка твоя тебе не рассказывала?
Честно говоря, я ожидаю, что он допустит ошибку. Например, решит поиграть со мной в игру «тупой и еще тупее», сделает круглые глаза и спросит, какую подружку я имею в виду. Но Хачкай только устало пожимает плечами (этот жест неожиданно кажется мне очень взрослым, как будто в теле тринадцатилетнего парнишки прячется умудренный жизненным опытом зрелый мужчина) и, с трудом подавив зевок, отвечает: