Путь в Иерусалим
Шрифт:
Ее звали Биргитга, и у нее были густые медно-рыжие волосы, заплетенные в косу. Ей было столько же лет, сколько и Арну, и она часто просила, чтобы он заново показал ей то, что, как он знал, она уже умеет. Когда он садился рядом с ней, то чувствовал тепло, идущее от ее бедер, и, когда она притворялась неловкой, он брал ее руки в свои, чтобы показать, как нужно вязать и плести.
Арн не понимал, что стал теперь грешником, и потому то, что происходило, лишь через некоторое время стало известно отцу Генриху. Но тогда было уже слишком поздно.
Биргитга была самым красивым существом, виденным Арном в жизни, за исключением, может быть, Шамсина.
Как-то Биргитга попросила его принести из монастыря какую-нибудь траву, пахнущую, как мечта, и он предположил, что речь идет либо о лимонной мяте, либо о лаванде. Короткий вопрос, украдкой заданный брату Люсьену, быстро определил выбор: сам не понимая, какой огонь он разжигает, брат Люсьен рассеянно пробормотал, что все женщины словно помешаны на лаванде.
Сперва Арн лишь иногда, тайком, брал с собой несколько веточек. Однажды, когда никого не оказалось поблизости, она быстро поцеловала его в лоб, и он полностью потерял разум. На следующий день Арн прихватил уже целую охапку лаванды, с которой Биргитга тут же убежала домой, счастливо щебеча. Он смотрел вслед ее быстрым босым ногам, из-под которых летел песок.
Вот в таком виде, тоскующим, с отсутствующим взглядом и открытым ртом, и увидел своего юного ученика брат Ги. Мечтам был положен конец.
Ибо одновременно с этим брат Люсьен, к своему глубокому замешательству, обнаружил необъяснимые потери в запасах лаванды.
Арна наказали, посадив на две недели на хлеб и воду, причем первую неделю он должен был провести в одиночестве, чтобы осознать свой грех и молиться. Поскольку у него не было собственной кельи и он спал вместе с другими послушниками, его поместили в свободную келью в той закрытой части монастыря, где жили братья. С собой ему разрешили взять только Священное Писание, самый старый и зачитанный экземпляр, и ничего более.
Один из своих больших грехов он мог понять, а второй — нет. Сколько бы ни пытался, сколько бы ни молил Святую Деву о прощении.
Он украл лаванду, это было конкретно и понятно. Лаванда была весьма популярным товаром за пределами монастыря, и брат Люсьен с выгодой ее продавал. Арн просто ошибся в отношении того, что было gratia, то есть бесплатно — как обучение искусству вязать сети, — и того, что приносило доходы — как мечи брата Гильберта или растения брата Люсьена, хотя некоторые растения тоже были бесплатными, например ромашка.
Отец Генрих принял это во внимание. Хотя кража оставалась кражей, то есть неслыханным нарушением устава монастыря, она произошла по юношескому недомыслию. Отец Генрих также тщательно изучил мнение брата Ги о том, что случилось. Все закончилось выговором в адрес брата Ги, поскольку он очень несерьезно отнесся к заблуждениям Арна и стал путано объяснять, что если бы отец Генрих сам видел девушку, то все случившееся не показалось бы ему столь невероятным. Этого брату Ги не следовало говорить, в чем он вскоре и убедился.
Второй и более тяжкий грех Арна заключался в том, что он почувствовал искушение. Если бы он был братом, принятым в орден, то в качестве наказания ему пришлось бы провести полгода на хлебе и воде и работать, убирая кухонные отбросы и нечистоты.
Насколько легко было Арну в одиночестве осознать свой грех, заключавшийся в краже лаванды, — грех, в котором он без труда мог бы искренне раскаяться, — столь же тяжело ему было понять, почему мечтать и тосковать о Биргитте — грех более серьезный, чем кража. От этого невозможно удержаться. Не помогали ни власяница, ни ночной холод в келье, ни жесткое деревянное ложе без овечьей шкуры или покрывала. Лежа без сна, он видел ее перед собой. Если ему удавалось уснуть, ему грезилось ее веснушчатое лицо с карими глазами или ее босые ноги, бегущие быстро, словно маленькая козочка по песку; кроме всего прочего, когда он засыпал, его тело вело себя самым постыдным образом. Утром, когда кто-либо из братьев, не говоря ни слова, ставил в его келью ведро с ледяной водой, он был вынужден прежде всего окунать туда свой стыд.
И когда ему нужно было посвятить себя чтению Священного Писания, словно сам дьявол открывал перед ним места, которые ему не следовало читать. Он настолько хорошо ориентировался в Библии, что пытался открывать страницы наугад, с закрытыми глазами. И все равно натыкался на нечто подобное:
Ибо крепка, как смерть, любовь;люта, как преисподняя, ревность;стрелы ее — стрелы огненные;она — пламень весьма сильный.Большие воды не могут потушить любви,и реки не зальют ее.Если бы кто давалвсе богатство дома своегоза любовь,то он был бы отвергнут с презрением. [1]1
Книга Песни Песней Соломона, 8:6 — 7.
Как ни пытался Арн использовать свои познания в чтении и толковании слова Божия, он не мог отождествить любовь с грехом. Как может быть грехом эта сила, о которой сам Бог Отец говорит как о благословении, которая настолько сильна, что ее нельзя утопить в океане, и которую ни один человек, сколь бы он ни был богат, не в состоянии купить за деньги, сила, которую невозможно преодолеть, как саму смерть?
Когда началась вторая неделя наказания на хлебе и воде и Арну было позволено говорить, к нему пришел отец Генрих, чтобы попытаться объяснить распаленному юноше, что же такое любовь. Разве не описал это кристально ясно сам святой Бернард?
Человек начинает с того, что любит самого себя. Следующий шаг заключается в том, что человек учится любить Бога, однако по-прежнему ради себя, а не ради Бога. Затем человек учится истинной любви к Богу, но уже не ради себя, а во имя Бога. Наконец, человек учится любить человека, но только во славу Господа.
В этом процессе развития cupiditas, или влечение, лежащее в основе человеческих желаний, обуздывается и переходит в caritas, все низменные желания исчезают, и любовь становится чистой. Все это просто, не правда ли?