Путь в Иерусалим

Гийу Ян

Раздумывая, он взглянул в лицо чернокожей рабыни. Он прекрасно знал, что она крещеная, и поэтому он должен говорить с ней так, словно она — одна из его прихожанок. Он знал также, что слова ее могли быть похожи на правду — у Люсьена из Клерво, разводившего растения в саду, было много рецептов снадобий, которые уменьшали боль. Но здесь таилась опасность: напиток, о котором говорила рабыня, был приготовлен с помощью колдовства и злых сил.

— Слушай, женщина, — сказал он медленно и как можно яснее. — Я пойду спрошу знающего человека. Если вернусь, тогда пои. Не вернусь — не пои. Клянись перед Богом повиноваться мне!

Сут смиренно поклялась перед своим новым Богом, и отец Генрих поспешил прочь,

чтобы сперва поговорить с братом Люсьеном, а потом собрать всех братьев на молитву за свою благодетельницу.

Чуть позже он нашел брата Люсьена, который в ужасе замахал обеими руками. Напитки, смягчающие боль, действуют очень сильно, их можно давать раненым, умирающим или тогда, когда кому-то нужно ампутировать руку или ногу. Но их под страхом смерти нельзя давать роженицам, потому что в таком случае напиток получает и младенец, который может родиться ненормальным или уродом. Разумеется, снадобье можно дать, когда ребенок уже родился. Хотя тогда оно, как правило, уже не нужно. Таким образом, речь идет не только о воле Божьей — все мы рождаемся в муках. Уменьшая страдания роженицы, можно навредить младенцу. А впрочем, было бы интересно узнать, из чего составлен этот напиток, может, это навело бы на новые мысли.

Отец Генрих пристыженно кивнул, ведь ему следовало знать это, хоть он и занимался в основном рукописями, теологией и музыкой, а не искусством врачевания и выращивания растений. Он быстро собрал братьев для молитвы.

Сут решила пока послушаться монаха, хотя она и считала греховным и постыдным не пытаться облегчить боли своей госпожи. Но теперь она взялась руководить другими женщинами, и они подняли

Сигрид с ложа и распустили ей волосы, которые были длинными, блестящими и почти такими же черными, как у самой Сут. Они обмыли и вытерли ее, пока она дрожала от холода, а затем надели на нее новую льняную рубашку и заставили ходить, утверждая, что это ускорит дело.

Сквозь туман страха, в ожидании новой волны боли, Сигрид круг за кругом ходила между двумя своими рабынями. Ей было стыдно, она чувствовала себя как корова, которую рабы водят по ярмарке, перед тем как продать новому хозяину. Она слышала колокольный звон из длинного дома, но ей казалось, что это игра воображения.

Потом на Сигрид нашла новая волна боли, в этот раз она шла из самой глубины ее тела, и Сигрид поняла, что теперь боль будет продолжаться дольше. Тогда Сигрид громко закричала, больше от страха, чем от боли, и повалилась на ложе. Одна из рабынь подхватила ее под руки и слегка приподняла, в то время как все остальные одновременно начали кричать ей, чтобы она тужилась. Но она не могла тужиться и, кажется, потеряла сознание.

Когда сумерки перешли в ночь и умолкли дрозды, на Сигрид словно нашло оцепенение. Схватки, которые до этого были очень часты, теперь, похоже, прекратились. Как Сут, так и все остальные знали, что это было очень плохим признаком. Нужно было что-то делать.

Сут взяла с собой еще одну женщину, и они выскользнули в темноту, осторожно прокрались вдоль длинного дома, где сквозь толстые стены слабо слышалось пение монахов, и приблизились к скотному двору. Они вывели молодого барашка, накинув ему веревку на шею, и потащили его к запретной роще. Там они обвязали веревку вокруг задней ноги барана, а другой конец перекинули через ветку одного из огромных дубов. Сут натянула веревку так, что баран повис в воздухе, привязанный за заднюю ногу, а другая рабыня бросилась к нему и, навалившись, прижала барашка своей тяжестью к земле. Выхватив нож, она перерезала ему горло. Потом они вдвоем подняли бьющегося и блеющего в смертельном страхе барана, кровь из которого хлестала во все стороны. Привязав веревку к корню дуба, они быстро сбросили с себя черные рубашки и обнаженными встали под кровавый поток, втирая кровь в волосы, в грудь, в промежность и молясь при этом Фрее.

Когда занялось утро, Сигрид очнулась от забытья, потому что адские огни загорелись в ней вновь, и она отчаянно стала молить свою заступницу Деву Марию избавить ее от боли и, если так должно продолжаться еще долго, лучше умереть сейчас.

Рабыни, которые задремали вокруг нее, быстро проснулись, стали ощупывать ее и быстро говорить друг с другом на своем непонятном наречии. Потом они начали смеяться и оживленно кивать на нее, и Сут, волосы которой были еще мокрыми и висели космами, наклонилась над Сигрид и сказала, что скоро все закончится и вот-вот должен появиться сын, но теперь Сигрид должна в последний раз действительно помочь себе сама. Они взяли ее под руки и приподняли до сидячего положения, а Сигрид кричала и молилась до тех пор, пока не поняла, что может разбудить и испугать своего маленького Эскиля, и тогда она снова так закусила свои израненные губы, что почувствовала вкус крови на языке. Но постепенно в Сигрид появилась надежда, словно Богоматерь действительно стояла на ее стороне и мягко убеждала сделать так, как говорят умные и верные рабы. И она тужилась и кричала, но снова прикусывала губы, чтобы не кричать, и тогда далеко в предрассветной мгле стало слышно пение монахов, словно хвала

Господу или песнопение, предназначенное заглушить кошмары.

И вдруг все кончилось. Сквозь пот и слезы она разглядела там, внизу, кровавый комок, который выглядел так, будто он появился в роду рабов. Женщины в комнате забегали, обгоняя друг друга, с водой и льняными полотенцами, и в изнеможении Сигрид откинулась назад, словно она отдала все, что имела.

Она чувствовала, как они моют кого-то и болтают при этом, она услышала несколько шлепков и потом крик, писк, дрожащий светлый звук, который мог означать только одно.

— Это хорошо сложенный мальчик, — сказала Сут, светясь от радости. — Госпожа родила хорошего мальчика, у которого есть все, что должно быть. И он родился в рубашке!

Они приложили его, помытого и запеленатого, к ее болящей и распухшей груди, она взглянула в маленькое морщинистое личико и удивилась тому, что ребенок такой крошечный. Она чуть-чуть пошевелила малыша, одна из его ручек освободилась, и он стал размахивать ею в воздухе до тех пор, пока она не протянула ему палец, который он сразу же схватил.

— Как будут звать мальчика? — спросила красная и распаренная Сут.

— Его будут звать Арн, в честь Арнеса, — устало прошептала Сигрид. Арнес, а не Варнхем станет его домом, но здесь он должен быть окрещен отцом Генрихом, когда придет время.

Глава II

Сын конунга Сверкера Юхан умер, как он того заслуживал. Конунг Сверкер последовал советам, полученным от отца Генриха, и позаботился о том, чтобы жену датского ярла доставили обратно в Халланд. Но и конунг Свейн Грате, и его ярл с презрением отклонили вторую часть плана отца Генриха, касающуюся женитьбы беспутного королевского сына на другой оскорбленной датчанке, чтобы кровные узы могли предотвратить войну.

И возможно, дело здесь было не столько в ошибочности плана отца Генриха, сколько в том, что конунг Свейн Грате хотел войны. Чем больше посреднических предложений поступало от конунга Сверкера, тем больше хотел войны конунг Свейн Грате. Он, возможно, совершенно верно понял, что конунг гетов проявил слабость, когда предлагал то одно, то другое, чтобы сохранить мир.

Свейн Грате был так уверен в победе, что уже начал раздавать земли Геталанда своим приближенным, и, поскольку люди утверждали, что там живет очень красивая женщина по имени Сигрид, он пообещал ее в жены тому, кто проявит наибольшую храбрость в предстоящих сражениях.