Путь в Колу
Шрифт:
Мысль о том, что в скором времени окажется в Коле, где не был уже больше года, наполняла его счастливым ожиданием будущих перемен в жизни. После тяжкой зимовки на острове служба у подьячего Ивана Парфентьевича Махонина виделась ему в радужных красках и казалась раем. Дьячок Дружинка Сумароков за время совместного узничества так расписал предстоящую ему службу, что Савве порой начинало казаться: не сон ли это?
– Овлуйский державец все допытывался, сколько войска стрелецкого в Коле и пушек, - сказал Спирка Авдонин.
– Похоже, недоброе дело собирается затеять ихний король.
– Все неймется им, - сурово отозвался сотник.
Дружинка
Малое королевское войско выходило из монастырских ворот под грохот барабана и пение военного рожка. Овлуйский державец выехал из монастыря верхом на гнедой лошади. Он сидел в расшитом алым бархатом высоком седле, а ноги, обутые в желтые сапоги с длинными голенищами, покоились в посеребренных стременах. За ним следом тоже верхом на лошади ехал ротмистр Пер Клементсон. Кнехты, закинув за плечи мушкеты, понуро шагали по чужой им каменистой земле. А позади войска трюхал на тощей лошадке напуганный происшедшими событиями хмурый толмач.
Выход свейского войска из бывшего монастыря, начавшийся степенно и чинно, испортил рыжебородый стрелец, стоявший за стенами обители. Замахнувшись, он ударил древком бердыша по крупу лошади, на которой восседал в высоком седле овлуйский державец. Лошадь вскинула задними ногами, возмущенно заржала и стала подниматься на дыбы, сдерживаемая спесивым всадником.
– Пес!
– свирепо выкрикнул Бальтазар Бек, удержав лошадь. Он наполовину выдернул из ножен палаш, намереваясь зарубить дерзкого русского воина, осмелившегося ударить лошадь наместника.
Рыжебородый стрелец ловко перехватил бердыш и изготовился отразить удар.
– Но, не балуй!
– побелев лицом, выдавил русский воин.
– Не по своей земле ездишь!
Наместник Норланда, разъяренный нанесенным оскорблением, со звоном водворил палаш в ножны и, вобрав голову в плечи, не оглядываясь, поскакал в полуденную сторону, где за линией видимого горизонта синел южный берег Печенгской губы, за которой начиналась королевская земля.
Воевода Алексей Петрович вступил в бывший монастырь, когда в нем не осталось ни одного свейского воина. Он по очереди обнял каждого освобожденного полонянника. Потом долго расспрашивал сотника Стригалина о том, что произошло на берегу озера Энаре и чего добивались свейские межевщики. Воевода был очень удивлен: каким огромным количеством земель, доселе принадлежащих короне Российской державы, собирался завладеть король свейский.
– Неймется королевским людям: боюсь, воевода-боярин, этой зимой опять они сюда припожалуют, - печально проговорил отец Илларион.
– Коль повадится волк ходить в оленье стадо, так не уймется, пока в капкане не окажется.
– Найдется и для них крепкий капкан, если снова придут, - сказал Алексей Петрович, хотя его самого обуревали по-прежнему тревоги.
– Не сумею я оборониться от ворогов, - продолжал Илларион.
– Ни оружия нет у нас, ни военных припасов. Да и не обучены послушники воинскому делу.
– Оружия я немного оставлю, - пообещал Алексей Петрович, - полдюжины затинных пищалей с запасом пороха и два десятка самопалов выделю теперь же для обороны от ворогов.
– И стрельцов не мешало бы здесь держать, - несмело произнес отец Илларион.
– Хотя
– Не могу оставить ни единого воина, отче Илларион, - со вздохом проговорил Алексей Петрович.
– Колу оборонять некому, коли вздумают свейские воинские люди большим числом подступить к острогу. Москва сама в беде: литовцы и ляхи не дают ни отдыха, ни сроку московским воеводам. Войско стрелецкое, выходя из одного сражения, в другое вступает. Вот уже третий год не присылает Москва воинской помочи нам. А Колу беречь надо, как собственное горло, отче. Не убереги мы Колу, и вся Лапландия, весь российский север отойдет к свейской короне! И сильно оскуднеет государева казна. Нечем станет вести войну с поляками.
Отец Илларион уронил на грудь голову, затосковал. В запавших глазах иеромонаха была скорбь да мука.
– Суда совсем прохудились, воевода-боярин Алексей Петрович, пожаловался он.
– Дальше Печенгской губы ни на одном судне выйти не мочны. Случись что, и не выбраться нам отсюда. По тундре далеко ли уйдешь?
6
До первого снега стрельцы и лопины, пасшие монастырских оленей, закапывали порубежные межи, проложенные королевскими межевщиками. Работы хватило на всех, чтобы повалить по всей линии от самого Энаре-озера до Студеного моря порубежные грани.
Три корабля выплыли из Печенгской губы, когда тундра стала вся белой и на первом пушистом снегу во все стороны протянулись звериные следы.
Савва Лажиев вступил на занесенный чистым снегом берег Кольской бухты, и сердце его захолонуло от предстоящих будущих радостей. Он был счастлив.
Дьячок Дружинка Сумароков самолично привел Савву Лажиева на подьяческий двор и все как есть поведал Ивану Парфентьевичу Махонину о корелянине, занимавшемся промыслом на Новой Земле в артели Каллистрата Ерофеевича Силина.
Савва Лажиев пришелся по душе Ивану Парфентьевичу. Подьячий порасспрашивал его о прошлой жизни в Олонецком крае, о мытарствах на Новой Земле да определил Савву Лажиева в податные своей подьяческой избы. Он выделил Савве холостяцкое жилье - каморку в казенном доме, выходившую окном во двор, огороженный частоколом.
– Служи, отрок, как трудился в артели у Каллистрата Ерофеича, за мной служба твоя не пропадет, - сказал подьячий.
– Поездишь с обозом по погостам лопинов да помытаришься на дальних дорогах - и станешь истинным колянином. Обзаведешься семьей и жить в собственном доме станешь.
Радостный оттого, что намерение его служить у подьячего в Коле сбылось, вышел Савва Лажиев во двор, залитый лучами низкого предзакатного солнца. Не откладывая важного дела на срок, он сразу же направился в дом Каллистрата Ерофеевича, чтобы передать поклон от мужа Аграфене Кондратьевне и порадовать детей вестью, что их отец жив и здоров.
Дом Силиных стоял на взгорке, неподалеку от Гостиного двора, в том самом месте, где крайняя из четырех параллельных улиц упиралась в лавки-амбары. С крыши дома косо смотрели деревянные желобы для стока воды, крепящиеся на деревянных крюках - "курицах", а на самом верху красовался деревянный резной конек, разукрашенный в оранжево-красный цвет. Как все другие дома посадских людей, он был срублен из толстых сосновых бревен и состоял из двух жилых помещений и просторных сеней. Крохотные окошки украшены были наличниками. Внутрь переплетов деревянных рам были вставлены четырехугольные кусочки тонкой прозрачной слюды, сквозь которую проникал внутрь жилых помещений мутноватый рассеянный свет.