Путь воина
Шрифт:
Хмельницкий и Кричевский переглянулись, мысленно решая, кому из них идти и с чего начинать.
— Два твоих разъезда, Кричевский, уже в моей сотне, — молвил гетман, — так что не обессудь. Понимаю, что путь к твоему лагерю открыт, однако не хотелось бы нападать сейчас на своих, на казаков, да к тому же — сонных.
— Неправедное это дело — когда казак рубит казака, — признал полковник реестра.
— Наверное, я сам войду в лагерь и поговорю с твоими «прусскими драгунами», — молвил Хмельницкий.
— Слишком уж рискованно.
— Все наемничество на этом постулате держится, — признал гетман.
— Это мои воины, и говорить с ними следует мне. Главное, что ты, гетман, здесь, и словом чести гарантируешь, что повстанцы не станут мстить им.
— Ты тоже не торопись, Кричевский, — осадил его Ганжа. — Оратор из тебя, как из меня римский император. А в таких случаях говорить следует пергаментно… Вы осторожно приближайтесь к лагерю, а говорить с драгунами стану я, Ганжа. Эй, Савур, ангел смерти, где ты там?!
— Здесь, полковник, — отделился сотник от группы офицеров, следовавших за гетманом.
— Идешь со мной. Возле тебя, ангела смерти, мне как-то спокойнее. Не спеша двигайся к лагерю, гетман. Пока придешь, он уже будет нашим. За мной, воинство Христа и Сечи!
«А в-от и клич твоей армии, — решил Хмельницкий, мысленно повторив: «За мной, воинство Христа и Сечи!». — Сказано-то как — и по-воински, и по-христиански». В лагере драгун нападения не ожидали, а всадников, что появились поблизости, у догоравших, погружающихся в полуночную дрему костров, приняли за свой разъезд.
— Слушайте меня, казаки реестра! — резко осадил своего скакуна полковник как раз посреди лагеря. — Я — полковник Ганжа! Слыхали о таком?! Полковник казачьей армии Хмельницкого, воины Христа и Сечи! Кто хочет сойтись со мной на сабли, сходитесь, кто хочет слушать — слушайте.
Из шатров драгуны выбирались с такой неуклюжей поспешностью, что рушили сами шатры. Несколько драгун старались поближе пробраться к невесть откуда взявшемуся полковнику повстанцев, но при этом волочили за собой лодку, очевидно, по привычке, как обычно вели оседланных коней.
Полусонные и полупьяные, кричевцы, однако, вовремя заметили, что лагерь уже оцеплен какими-то всадниками, а южный склон возвышенности разгорается топотом копыт еще одного большого отряда.
— Так есть среди вас воины, верные вере православной, казачеству нашему и народу украинскому, или таковых уже нет?!
— Есть! — взревело с полсотни глоток, эхом голосов перекатываясь через небольшую долину, за которой стоял основной лагерь гетмана Барабаша.
— А коли есть, то за кого воевать будем?! — гарцевал скакун Ганжи между двумя кострами. — За короля, который платит вам за то, чтобы вы кровь свою собственную, и нашу, казачью, за Польшу проливали? Или за Украину, которая не способна заплатить вам ничем, кроме вечной сыновней славы, добытой вашими же саблями?!
— За Украину!
— Не станем воевать против восставших!
— Слава Украине!
— Остановитесь, предатели! — ворвался в водоворот солдатских чувств чей-то властный офицерский голос. — Всего несколько дней назад вы заново приняли присягу на верность польскому королю! — узнавали драгуны голос гетмана реестрового казачества Барабаша, уже спешившего к ним в окружении своей охранной сотни и прусских наемников.
— Да, они присягали, Барабаш! — привстал в стременах Ганжа. — Но тому королю, который сам присягал на верность народу, клянясь, что будет охранять свободу украинских людей, оберегать степные границы Украины от басурман! Так неужто вы считаете, что он свою клятву сдержал?!
— Нет, не сдержал! — прозвучало в ответ после небольшой заминки.
— И сдерживать не собирался!
— В таком случае слушайте меня, драгуны! Ваш полковник Кричевский приближается сюда вместе с самим гетманом Хмельницким. Польское войско Стефана Потоцкого, которому вы спешили на помощь, давно окружено казачьей армией и утром будет разбито. Полковник Кривонос так держит ляхов взаперти, что им уже не вырваться.
Одна пуля сорвала с Ганжи овечью шапку, другая расколола ствол не «дошедшей» до берега молодой ивы. Но именно эти выстрелы, прогремевшие со стороны свиты гетмана Барабаша, окончательно вывели драгун из состояния полуночной дремы и вынудили взяться за оружие.
Часть прусских драгун метнулась в степь, но была перехвачена конными казаками Ганжи; часть — к лодкам, но реестровики помешали ей стащить лодки на воду и в короткой схватке изрубили всех наемников.
Поняв, что это уже не просто недовольство, а настоящий бунт, и что лагерь полковника Кричевского оцеплен казаками Хмельницкого, полковник Барабаш с остатками свиты тоже поспешил назад, к своим челнам. Но путь к реке преградил отряд украинских драгун во главе с сотником Джалалией.
— Уж не скрыться ли ты собрался, гетман?! — прибегнул сотник к элементарной хитрости. — А что делать нам? У восставших конница, а мы все еще пешие.
— Подтягивайте сюда лодки! — поддержали его верные Барабашу офицеры, не разобравшись, в чем дело. — Становитесь между ними! Нужно создать лагерь.
— Казаков немного!
— С нами прусские наемники! Они остались верными королю!
Пытаясь стянуть лодки в полукруг, который упирался в пологий болотистый берег, Барабаш еще не знал главного: что Джалалия всего лишь выигрывает время. Он и преданные ему казаки уже сделали свой выбор и теперь ждут подхода взбунтовавшихся драгун Кричевского.