Путь врат. Парень, который будет жить вечно
Шрифт:
Вскоре показалось самое подходящее место. Это была площадь с круговым движением и с небольшим сквериком в середине. В сквере – несколько цветущих кустов, а в центре – высокая статуя человека в рясе с клобуком. Как и весь Барстоу, сквер кишел бесцельно перемещающимися беженцами, и в нем было немало каменных скамей. Конечно, все они были заняты, но для Орбиса Макклюна это не стало проблемой. Потребовалось только сказать: «Прошу прощения, брат, я совершаю Божье дело», подкрепив свои слова широкой ласковой улыбкой, и пожилой мужчина, сидевший на скамье, уступил ему место. Забравшись на скамью, Макклюн увидел вырезанное на постаменте статуи имя – фра Хуниперо Серра [15] , кем бы этот Серра ни был, – и принял это за добрый знак. Хотя этот человек был католиком, тем не менее он посвятил свою жизнь Господу – пусть даже не тому Господу; следовательно, они коллеги. Довольный Макклюн повернулся и поднял руки в благословении, готовясь обратиться к зрителям…
15
Хуниперо Серра (1713–1784) – францисканский миссионер, прозванный «Калифорнийским апостолом»; основатель католических миссий в Калифорнии. – Примеч. перев.
И увидел то, что располагалось через улицу, за перекрестком. Это была мастерская с яркой вывеской «Жизнь После».
Совсем дурной знак.
Если и существовало нечто такое, что Макклюн ненавидел больше хичи, так это сеть электронных мастерских «Жизнь После», в которых умирающие или просто павшие духом могли получить проклятую, придуманную хичи замену подлинной смерти. Дело не просто в богохульстве, хотя это явное богохульство. Макклюн испытывал и очень сильные личные чувства.
Но он ни на мгновение не позволил этим чувствам отвлечь себя. Макклюн много лет учился подавлять свои чувства ради долга. Он поднял руки и воскликнул:
– Братья!
Один или двое прохожих на миг остановились и посмотрели на него – без особого любопытства. Тогда Макклюн еще громче провозгласил:
– Братья! Сестры! – Теперь им двигал могучий порыв. Одарив всех окружающих своей бессмысленной широкой улыбкой, он загремел: – Слушайте меня, ибо я принес вам спасение и вечную жизнь в лоне Господа!
Существуют универсальные явления. Например, жертвы природных катастроф – любых катастроф, в любой исторический период – теряют примерно одно и то же. Их имущество погибло: дома, машины, мебель, растения, которые цвели в гостиной, – ничего этого больше не существует; нет больше лампы, когда-то подаренной на свадьбу, нет тридцатилетнего плюшевого мишки, принадлежавшего сыну, которому теперь сорок один год. Друзей разбрасывает по миру, соседи теряют друг друга. Многие семейные ожидания рушатся, и их нечем заменить, кроме тревоги перед будущим. Все это всеобще. Так было с жителями Мартиники [16] , и во время Джонстаунского наводнения [17] , и в разбомбленном Дрездене, и в сгоревшей Хиросиме. Это всегда одинаково.
16
Имеется в виду катастрофическое извержение вулкана Пеле на острове Мартиника в 1902 году. – Примеч. перев.
17
Наводнение 1899 года в Пенсильвании, вызвавшее гибель свыше двух тысяч человек и почти полностью уничтожившее город Джонстаун. – Примеч. перев.
Однако в некоторых отношениях произошли очень большие перемены. Ни один человек в Барстоу, пострадавший от цунами, не голодал. Да и во всем остальном мире тоже, конечно: пищевые фабрики с их неограниченными возможностями могли накормить любое количество нуждающихся. Никто не потерял ни копейки из своих сбережений – или из долгов, кстати, потому что искусственные сознания, управлявшие мировыми банками, кредитными организациями и налоговыми управлениями, мгновенно переместились в электронном виде в более безопасные места. Не потерялась ни одна история болезни, ни один документ по контролю над употреблением наркотиков. Хватало и медицинских средств и возможностей: первыми в разрушенных районах оказались врачи и мобильные медицинские центры, а у многих выживших сохранились личные машинные разумы, которые исправно продолжали поставлять информацию. Конечно, это относилось к тем, кто был достаточно богат, чтобы позволить себе это.
Но у всех уцелевших было и еще кое-что общее: они не знали, куда девать время. И это вполне устраивало Орбиса Макклюна.
Три часа подряд, не обращая внимания на горячее утреннее солнце, Макклюн призывал, изгонял, предупреждал, угрожал, проклинал. Это было величайшее событие в его жизни. К сожалению, беженцы не реагировали на его призывы. Большинство какое-то время апатично слушали, потом уходили. Некоторые хихикали. Изредка выкрикивали оскорбления. Но чаще просто уходили.
Однако скамью Макклюна постоянно окружала толпа. Постоянно подходили новые праздные прохожие, хотя новая толпа оказывалась не отзывчивей предыдущей. Иногда со своей скамьи Макклюн видел Кару ле Бран, которая ходила в толпе, снимала самого проповедующего Макклюна или пыталась взять интервью у кого-нибудь из слушателей. Она была не единственным репортером. Их были десятки – некоторые с простыми ручными камерами, другие со сложным оборудованием. Макклюн решил, что это самая тщательно задокументированная катастрофа в истории человечества.
Несколько раз видел он и хичи, которые непонятно чем занимались. Казалось, они просто прогуливаются по улицам, но как знать, если речь идет о хичи? Они как будто мало с кем разговаривали, хотя на них глазели многие. Большинство их просто избегало. Даже когда Макклюн мелодраматическим жестом указал на задержавшихся хичи и загремел:
– Взгляните на это воплощение зла! Взгляните на искусителей, которые обрушили смерть и адское пламя на ваших близких! – даже тогда хичи оставались совершенно пассивными. А люди лишь переговаривались. И уходили.
Это был серьезный вызов. Здесь у Макклюна величайшая аудитория, о какой он только мог мечтать, но если он и спас сегодня хоть одну душу, по лицам слушателей это никак не было заметно.
Возможно, подумал Макклюн, дело в составе толпы. Перед ним была не только самая большая, но также самая молодая и здоровая толпа слушателей. Никаких еле бредущих стариков. Никаких калек, ни у кого никаких признаков той или иной болезни. Утраченная в Рантуле Макклюном паства была совершенно другой. Там все более молодые и здоровые прихожане давно ушли в другие церкви, оставив только тех, для кого в любой момент мог наступить Судный день.
Но для Макклюна это не имело значения. Он измерял свои успехи и поражения не количеством спасенных душ, а тем, как неутомимо трудился, чтобы их спасти. Но даже ему иногда приходилось отдавать дань естественным надобностям. И когда жажда и потребность помочиться стали особенно сильны, он сделал перерыв.
В заполненном беженцами Барстоу удовлетворить эти потребности было нелегко. И только увидев раздраженную Кару ле Бран в очереди в студию тэквондо, Макклюн нашел решение. Женщина сказала ему, что туалеты внутри, там есть и душ, и питьевая вода – все платное, разумеется, и, если он согласится подождать с ней, она за него заплатит. Поэтому он встал в очередь рядом с ней. Она с головы до ног осмотрела его.
– Много душ спасли, преподобный?
Впрочем, ее тон свидетельствовал, что вопрос задан не всерьез, что это всего лишь попытка поддержать разговор. Он не обратил на это внимания. Но ей хотелось поговорить, чтобы отвлечься от недостойного ожидания в очереди.
– Что вы думаете о землетрясении прошлой ночью? – спросила она. – Как по-вашему, что его вызвало?
Он пожал плечами. Наука никогда не интересовала его.
– Что-то с этими сдвигами, вероятно.
– Не на этот раз, – ответила она, вдруг обретая былую самоуверенность. – Это все проклятое цунами. Мне это объяснил мой машинный разум. Барб рассказала мне, что тяжесть воды сжала все трещины и щели, которые были здесь, в Калифорнии, и теперь они как бы освобождаются от напряжения.