Путанабус. Трилогия
Шрифт:
– Не пойму я тебя, – наконецто я вставил свои пять копеек, – зачем ты мне все это рассказываешь? Наташку я ни на кого менять не собираюсь. Приедем в Одессу, и мы там поженимся. Это уже решено.
– Вот, вот… – покачала головой Галя. – Но ты один, а нас много. Женишься ты на Наташке – и бросишь нас, как кутят на одесском бульваре. Сами, мол, зарабатывайте свой полтинник экю на обед и ужин. А чем мы умеем зарабатывать? Только передком. Не на завод же нам идти, в самом деле. Пахать там за орден Сутулого третьей степени с закруткой на спине…
– Вы все девочки взрослые, половозрелые, юридически дееспособные. – Я смотрел Антоненковой прямо в ее красивые глаза. – Мое дело – довезти вас до места, где все говорят на родном языке, а дальше все сами решите и сами за себя в ответе. Захотите на панель – никто препятствовать не будет. Но это будет ВАШЕ желание и ВАШ выбор. Так что не надо мне тут Сонечку Мармеладову изображать. Ты сама в эскорт пошла не потому, что тебе жрать было нечего при папеолигархе.
– Да не олигарх мой отец, – возмутилась Антоненкова, – он на заводе инженером хрячит на настоящих олигархов. Это по сравнению с другими он зарабатывает много, но он далеко не богач, и у него еще дети есть. Маленькие. И выкинуть с завода его могут в любую секунду.
Галина снова закурила тонкую сигарету, больше похожую на соломинку.
– Отпусти меня, – наконец она подобралась к главной теме разговора.
– Куда?
– На завод, млять! – в сердцах крикнула девушка.
– На какой завод? – не понял я таких переходов.
– На валлийский.
– Чем он лучше демидовского?
– Там нет Тристана, – выдохнула девушка слова пополам с сигаретным дымом.
Я сначала не понял, про кого это она талдычит, а потом осенило: это же лэрд, лейтенант кирасир, с которым она, как насплетничала Роза, целовалась взасос на перевале.
– Влюбилась?
– Влюбилась. Я что, не человек? Уже и влюбиться не могу?
– А он?
– Хрен его знает. Но хочет он меня как из пушки. Когда бандитов гоняли на броневике, то я из пулемета стреляла, а он мне в это время титьки мял в башне броневика. А потом в той же башне целовались, как гимназисты.
– Так ты ему еще не дала? – изумился я своей догадке, захохотав.
– Дашь тут, – с обидой произнесла Галина, – как же. В поле негде, да и солдаты вокруг, а в доме, где нас поселили, нам отвели просто гинекей[396] на втором этаже, а кирасир поселили на первом.
– А ему подняться к тебе по лестнице влом? – улыбнулся я ехидно.
– Не влом, да гоняют с нее, – ответила Галя. – На лестнице дежурят местные седые дедки с двустволками и никого к нам наверх не пропускают. Блюдут, так сказать, нашу мораль, раз уж нравственности не осталось.
– Ладно, – засмеялся я, – женю я тебя на кирасире. Только с двумя условиями. Надо сделать так, чтобы они нас сопроводили со всей бронетехникой хотя бы до НьюРино. И… – поднял я палец вверх, – до свадьбы ему не давать. Он должен жениться на «Звезде Зорана», а не на инструментальщице с завода ферросплавов.
– На инженере, – обиделась Антоненкова, поправляя меня.
– Какая разница, – отбрил я ее, – тут важен статус. Статус в ЕГО окружении. Как «Звезда Зорана», ты принята при дворе князя наравне с лэрдом, чего никогда не будет, стань ты хоть главным инженером металлургического завода.
– Какие ты дашь гарантии? – вспыхнула девушка глазами.
– Никаких гарантий, только возможности и вероятность. Но в случае с заводом в Портсмуте и такихто нет. Договорились? – протянул я ей ладонь.
– Договорились. – Галя схватила мою руку. – Жорик, что тебе сделать? Ты же только шею сломал, но не член…
– Проводи меня к Наташе.
– Значит, отпускаешь, – улыбнулась девушка.
Просто сияет чемуто такому внутренне своему.
– А кто вас не отпускает? – Это я уже зло ворчу. – Я чтото об этом говорил? Условия ставил? Или когото уже не отпустил куда?
– А зачем говорить, Жора. Все по умолчанию и так знают, что вход в блатную компанию рубль, а выход – десять. Я готова тебе заплатить за выход.
– Вот и отведи меня ночью к Наташке. Это и будет твоя плата.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 3 число 6 месяца, понедельник, 1:25.
Специального отделения реанимации со зверской охраной в этом сефардском госпитале не было. Просто отдельное помещение на первом этаже. И мы с Антоненковой вполне свободно спустились по лестнице и проскользнули гулким коридором. Ночная смена медичек, как водится, спала на дежурстве, но не на постах в коридоре, как на нашей родине, а гдето зашхерились так, что ни одной карги не видно.
Ночной госпиталь казался пустым и несколько зловещим.
Я и Галя – как два привидения, бесшумно летящие в ночи. Она в белом халате, а я в светлой пижамке смешной с дурацким филадельфийским воротником на голове.
Так и добрались до помещения, в котором содержали любимую, никого не перепугав.
Сквозь тюль штор полная луна неплохо освещала просторный кубрик, в котором посередине на одинокой кровати лежала в забытьи Наташа. Вид у нее был – краше в гроб кладут. Сердце моментально свело судорогой от жалости и любви. Встал у кровати на колени, но так и не решился нарушить ее сон, хотя очень хотелось прикоснуться к любимой. Но сон – лекарство. Это я уже на себе понял. И отдернул руку.
Понятливая Антоненкова сказала на ухо шепотом:
– Ладно, ты тут побудь, а я в коридоре на шухере постою.
И исчезла.
А я в это время осознавал, какой глубокий смысл скрывается в простом русском слове «ненаглядная». Это действительно та женщина, на которую наглядеться не можешь. Сколько ни смотри. В любом виде.
А выглядела Синевич даже не болезненно, а очень плохо. За несколько суток успела исхудать до фарфорового лица с огромными тенями под веками. Ее красиво очерченные губы были обметаны коркой. В левую руку воткнута капельница. На правой – локоть забинтован. От тех же капельниц, наверное. Грудь и плечи – в бинтах.