Путешественник
Шрифт:
— Цветов! — протянул я презрительно.
Maistro Доро вздохнул и терпеливо продолжил:
— Есть один пурпурный цветок, который называется крокус. Когда он распускается, то из бутона появляются на свет три нежные тычинки красно-оранжевого цвета. Человеческие руки осторожно отделяют их. Когда миллионы этих неощутимых тычинок собраны, их высушивают и получают рыхлый шафран, который называют сеном. Это и есть то, что называют «выжимкой». Ее спрессовывают, чтобы получить брикет шафрана, подобный этому. Пахотную землю отдают только под эти посадки, крокусы же цветут лишь один раз в году. Сезон их цветения очень короткий, таким образом, большое количество сборщиков должно работать одновременно и с превеликим старанием. Я не знаю, как много участков земли и рук требуется для того, чтобы получить один такой брикет шафрана в год, но ты понял теперь, почему он стоит так дорого.
На
— А где мы все-таки покупаем шафран?
— Мы не покупаем. Мы выращиваем его. — И с этими словами Исидоро положил на стол рядом с кирпичом нечто, больше всего напоминавшее пучок обычного чеснока. — Это стебли цветов крокуса. Мы выращиваем их и собираем урожай с их бутонов.
Я пришел в изумление:
— Конечно же, не в Венеции?
— Разумеется, нет. На земельных угодьях к югу отсюда. Я ведь уже говорил, что для выращивания шафрана требуется несметное количество земли.
— Я никогда не знал об этом, — сказал я.
Он рассмеялся:
— Возможно, что половина жителей Венеции не знают даже того, что молоко и яйца, которые они едят каждый день, дают животные, для которых требуется земля, чтобы пастись. Мы, венецианцы, склонны к тому, чтобы обращать очень мало внимания на что-либо, кроме лагуны, моря и океана.
— А как давно мы занимаемся этим, Доро? Сколько лет выращиваем крокусы и получаем шафран?
Он пожал плечами.
— С той поры, как Поло поселились в Венеции. Это придумал один из твоих давних предков. Крокусы выращивали в Древнем Риме, но затем шафран стал непозволительной роскошью. Ни один земледелец не мог вырастить столько, чтобы окупить затраты. И даже владелец большого поместья был не в состоянии оплатить труд наемных рабочих, которые требовались для сбора урожая. Таким образом, о шафране надолго позабыли. До тех пор, пока кто-то из первых Поло не вспомнил о нем и не понял, что современная Венеция располагает почти таким же количеством рабов, как и некогда Рим. Конечно, теперь нам приходится покупать рабов, а не захватывать их. Однако сбор тычинок крокусов не такой уж и тяжелый труд. Сильные и дорогие рабы-мужчины здесь не требуются. Этим вполне могут заниматься хилые женщины и дети, слабые люди и даже калеки. Потому-то твой предок и купил самых дешевых рабов; с тех пор именно таких рабов и приобретает Торговый дом Поло. Все они очень разные по своему происхождению и цвету кожи — мавры, лезгины, черкесы, армяне, русские. И цвета их кожи смешиваются, чтобы, как говорится, получить красно-золотой шафран.
— Основу нашего благополучия, — повторил я.
— На него можно выменять любые товары, — пояснил Исидоро. — Вообще-то мы также продаем и сам шафран по сходной цене. Его можно использовать как добавку к пище, краситель, духи, лекарство. Однако в основном шафран является капиталом нашего Торгового дома, на который мы обмениваем остальные товары. Всё, от соли с испанского острова Ивиса до кож Кордовы и пшеницы Сардинии. Как Торговый дом Спинолы в Генуе имеет монополию на торговлю изюмом, так и наш Торговый дом Поло в Венеции имеет монополию на шафран.
Выслушав все это, единственный наследник венецианского Дома Поло поблагодарил старого служащего за поучительный урок высокой коммерции и примерное старание в ведении дел, после чего, как обычно не торопясь, отправился в порт — дабы вновь присоединиться к праздной жизни тамошних ребятишек.
Как я уже упоминал, ребятишки эти имели тенденцию внезапно появляться и снова исчезать; редко какая-нибудь определенная компания жила на заброшенной барже неделю-другую. Подобно всем подрастающим popolazo, дети мечтали отыскать где-нибудь рай земной, где можно было бы не прозябать, но жить в свое удовольствие и при этом ничего не делать. Наверное, они слышали о некоем месте, более привлекательном, чем побережье Венецианской лагуны, и стремились погрузиться на борт отплывающего корабля, чтобы добраться до него. Некоторые из них спустя какое-то время возвращались обратно, возможно потому, что не смогли добраться до такого места, а возможно, просто полностью в нем разочаровавшись. Некоторые вообще так и не возвратились. И мы никогда и не узнали; пошел ли их корабль на дно и они утонули, или же ребятишек задержали и отправили в сиротский дом. А может, они все же нашли «il paese di Cuccagna» (Землю обетованную) и остались там.
Однако Убалдо и Дорис Тагиабу были постоянными жителями порта, именно от них я научился образу жизни и языку низших слоев общества. Причем обучение вовсе не навязывали мне насильно, подобно тому как это делал брат Варисто, вдалбливая в учеников латинские спряжения; брат с сестрой учили меня всему постепенно, по частям, по мере усвоения. Поскольку Убалдо глумился над моей отсталостью и невежеством, я понял, что мои знания по некоторым вопросам очень скудны, Дорис должна была восполнить их.
Помню, однажды Убалдо сказал, что он отправляется в западную часть города и собирается воспользоваться собачьей переправой. Я никогда не слышал о подобном и отправился посмотреть, что это за странное средство передвижения. Однако поскольку мы пересекли Большой канал самым обычным способом через мост Риалто, я выглядел сбитым с толку и заинтригованным, и Убалдо вовсю зубоскалил и потешался надо мной.
— Ты такой же серый, как и камни, из которых делают городские здания.
Дорис объяснила:
— Для того чтобы попасть из восточной части города в западную, существует только один способ, не так ли? Это значит, что надо пересечь Большой канал. Кошкам разрешается переезжать на лодках, чтобы они ловили крыс, а собакам нет. Таким образом, собаки могут пересечь канал только по мосту Риалто. Это и есть «Собачья переправа», no xe vero? [20]
Кое-что из уличного жаргона я мог перевести и без их помощи.
О любом монахе или священнике они говорили: «le regiozo», что могло означать «болван»; я долго не мог понять, что они просто исковеркали слово «religiozo». Однажды, когда стояла прекрасная летняя погода, они объявили, что переезжают из трюма баржи в La laconda de la Stela. И я понял, что они вовсе не собираются переезжать в какую-то гостиницу под названием «Звездный свет»; просто мои друзья имели в виду, что летом собираются спать на улице. Когда они говорили о женщине как об una largazza, они просто переиначивали слово, обозначающее девушку la ragazza, грубо намекая на то, что у нее большое, словно пещера, интимное отверстие [21] . Фактически большая часть лексикона портовых ребятишек, как и все их разговоры и интересы, сводились в основном к этой не слишком деликатной теме. Я впитал в себя огромное количество информации, но иногда новые знания больше конфузили меня, чем просвещали.
20
Разве не ясно? (ит.)
21
Имеется в виду ит. слово «larghessa» — ширина, широта.
Тетушка Зулия и брат Варисто приучили меня относиться к тому, что расположено у меня между ног, если я вообще об этом задумывался, как к le vergogne — «стыдному месту». В доках я узнал огромное множество иных терминов. Слово «багаж», которое использовалось для обозначения мужских гениталий, было вполне понятно. Candel'otto [22] было слово вполне уместное для полового органа в состоянии эрекции, подобного крепкой свечке; слово fava [23] употреблялось для похожего на головку конца этого органа, поскольку он слегка напоминал большой боб. Это все было более-менее понятно. Тайной для меня оставалось, почему слово «lumagh'etta» употреблялось применительно к женским половым органам. Я понимал, что там у женщины нет ничего, кроме отверстия внизу, а ведь слово «lumagh'etta» могло означать маленькую улитку или маленький колышек, с помощью которого менестрели натягивают струны на своей лютне.
22
От ит. candela — свеча.
23
Боб (ит.).
Как-то днем, когда я играл вместе с Убалдо и Дорис в доке, вдоль эспланады, толкая перед собой тележку, двигался зеленщик. К нему легкой походкой подошли жены моряков и принялись рыться в его товаре. Одна из женщин погладила большой желтоватый огурец, вздохнула и произнесла:
— Il mescolato.
Остальные женщины похотливо захихикали. Я уловил скрытый смысл этого слова, означавшего «возбудитель».
Через некоторое время появились двое стройных молодых людей, которые принялись прогуливаться по эспланаде рука об руку, странной подпрыгивающей походкой. Одна из портовых женщин закричала: