Путешественники
Шрифт:
Дядя Ваця раздражался.
– Под Биржей! – восклицал он. – Да под Биржей пролилось крови больше, чем во время осады Севастополя!
Тетя Миля не обращала на него внимания и насмешливо-спокойно продолжала:
– Видишь ли… Собрались они там где-то возле леса. (Тут дядя начинал волноваться.) Ждали помощи. Вдруг откуда ни возьмись появились три казака, должно быть разведчики. Обычно в его глазах все увеличивается в тысячу раз, – ну, и казаков оказалось бессметное множество. (Дядя нервно вертел папиросу и делал вид, что не слушает рассказа.) Он и гаркнул: «Панове! До лясу!» – да сам первый и пустил свою клячу в чащу… По дороге большая ветка зацепила за
5
Чам'aра – сюртук с рядом мелких пуговиц по обоим бортам, длинными петлицами из шнурков и низким стоячим воротником.
Тетя заливалась смехом, довольная своей шуткой, а дядя Ваця, задетый за живое, хмурился и старался сделать вид, что не обращает ни малейшего внимания на выходку своей супруги, и с оскорбленным выражением на лице молча курил свою «банкротку» [6] .
Был уже одиннадцатый час. Дядя Ваця, придвинув к себе лампу, оснастив громаднейшими очками нос, углубился в книгу, большую, с желтыми от времени листами. Тетя Миля, покончив с уборкой посуды, уселась в удобное старинное кресло и принялась перебирать вязальные спицы.
6
Банкр'oтка – здесь: самодельная папироса.
В комнате было совсем тихо. Только мерно и гулко стучали часы с поразительно длинным маятником, да сквозь закрытые ставни доносился шелест деревьев. Где-то в углу жужжала беспрерывно муха, попавшись в лапы паука, и начинал свою однотонную песню сверчок.
Вдруг кто-то застучал во входную дверь, застучал сильно и резко.
Тетя Миля вздрогнула, побледнела и, спустив со спицы несколько петель, застыла на месте:
– Господи! Кто это?
Дядя Ваця тоже встревоженно поднял голову.
– Кому бы приходить в такой час?
Их беспокойство передалось и мне. Дремота улетучилась, и я почувствовал некоторую жуть.
Дядя Ваця, чтобы скрыть волнение, принялся сворачивать папиросу, но руки у него заметно дрожали, а тонкая папиросная бумага рвалась не так, как было нужно.
Стук повторился снова и настойчивее.
– Вацлав, ты бы посмотрел… – нерешительно проговорила тетя.
– Да… да… – дядя заерзал на стуле. – Я сейчас. Вот папироса только не делается.
Папироса в конце концов сделалась. Дядя вставил ее в длинный деревянный мундштук и, оправив зачем-то усы, пошел в сени.
– Только ты не вылезай сразу! – дала ему совет тетя Миля. – Мало ли что может случиться.
– Ладно, успокойся. Слава Богу, видывал! – отозвался в ответ ей дядя.
Мы остались в ожидании.
Из сеней донесся голос дяди Ваци, сурово спрашивавший кого-то:
– Кто там?
Затем голос дяди тревожно дрогнул и осведомился:
– Да сюда ли?
После этого заскрипела дверь, и через секунду дядя быстро прошел в спальню.
– Что? Кто там? – спросила его тетя.
Он только рукой махнул. Выбежал с пером в руках к столу и принялся расписываться на какой-то полоске бумаги.
Тетя Миля прямо остолбенела. Глаза ее расширились, и она с ужасом следила за дядиной рукой, дрожавшей от сильного волнения.
– Телеграмма? – прошептала тетя Миля.
Дядя кивнул головой. Кое-как удалось ему расписаться, и он снова побежал к сеням.
На столе осталась аккуратно сложенная бумажка, и меня сильно поразил тетин страх перед ней.
Тетя боялась телеграмм. За всю свою жизнь она получила всего одну телеграмму, когда умер ее отец, и поэтому питала к ним нескрываемый ужас.
– Они только несчастья приносят, – говаривала она, – и ни за что на свете не рискнула бы я послать кому-нибудь хотя бы даже поздравительную телеграмму. Нет, уж я этих новостей не понимаю, – всегда заявляла она. – Не так давно появились эти телеграммы. У нас все письма писали, и хорошо было, а пошли телеграммы – и несчастья за ними! Не понимаю, чего люди торопятся тревожить других несчастьями? Не поспеют будто! За два часа от Варшавы до Петербурга вести разносят. Нет, это, видно, перед концом света такие изобретения пошли!
Вернулся дядя Ваця. Он тоже разделял тетины взгляды на телеграммы, и ему тоже казалось, что ничего, кроме несчастья, они принести не могут.
Я поднялся с дивана и, заинтересованный телеграммой, хотел было взять ее в руки, но тетя Миля резко остановила меня:
– Не тронь! Так ведь и лезешь на несчастье!
Я остался в сильном недоумении.
Наконец дядя Ваця, собравшись с духом, распечатал телеграмму.
Лицо его немного прояснилось, и он облегченно вздохнул.
– Ну, еще не совсем… Хотя все-таки! – выговорил он.
– Что там? – осведомилась тетя.
– Елизавета Матвеевна пишет, – дядя покосился на меня, – что Володя скрылся из дому…
Меня словно молотом по голове ударило. Не веря своим ушам, я переспросил дядю:
– Володька? Неужели в Америку убежал?
– А то кто же? Только тут, брат, неизвестно, в Америку или куда еще в другое место. Просто скрылся из дому.
Но я-то знал, куда мог скрыться Володька! У меня не было ни капельки сомнений на этот счет.
Володька Сидоренко, о котором сообщала телеграмма, был моим лучшим другом. Его мать и тетя Миля находились в тесных приятельских отношениях, и благодаря этому мы познакомились еще задолго до училища и очень скоро сошлись друг с другом.
Тетя Миля только этой весной заполучила в наследство от кого-то домик в Беляеве, в двух верстах [7] от Шлиссельбурга [8] , в котором мы и поселились на лето, а раньше я обычно проводил летние месяцы у разных родных на дачах и два последних года коротал каникулы вдвоем с Володькой.
Жил Володька и лето и зиму под Петербургом, неподалеку от деревни Емельяновки, напротив Гутуевского порта, рядом с Финским заливом, где его отец занимал должность начальника морской таможни.
7
Верст'a – русская мера длины, равная 1,0668 км.
8
Шлиссельбург – город на берегу Невы, у ее истока из Ладожского озера.