Шрифт:
Родина
Жизнь и смерть, сон и явь — ступени на пути ищущего духа. Он проходит их шаг за шагом, обнаруживая во всем намеки и знаки, барахтаясь в темной пучине, неистово хватаясь за каждую новую надежду, которая загадочно ему улыбается. Чего ты ищешь, путник? Какие страсти бушуют в твоей груди? Как ты сдерживаешь свои порывы и желания? Почему заходишься от восторга, как несущийся всадник? Отчего проливаешь слезы как ребенок?
Ты наблюдаешь за буйным праздничным весельем. Ты видишь меч палача, занесенный над головами. Все прекрасное и ужасное начинают, благословясь именем Бога. Твоим сознанием завладели тени магической
Как бы далеко я ни находился от дома, моя привязанность к этому месту будет обостряться, пробуждая незабываемые воспоминания, и глубоко высекать на сердце имя Родины. Всю свою жизнь я буду скучать по разлитым в воздухе ароматам, по минаретам и куполам, по прелестному лицу, озаряющему улицу, по богачам, верным власти как псы, по босым беднякам, по песням блаженных, по струнным мелодиям, по гарцующим скакунам, по деревьям и вьюнкам, по плачу горлицы, по воркованию голубок.
Моя красавица-мать, качая головой, обращается ко мне со словами:
— В этот день ты родился.
— Это в первую очередь твой день! — радостно отвечаю я. Мой отец Мухаммед аль-Инаби был весьма богатым торговцем зерном. Семеро его сыновей от первого брака стали успешными купцами. Он прожил до восьмидесяти лет, сохранив отменное здоровье. В восемьдесят встретил мою прекрасную мать, семнадцатилетнюю Фаттуму аль-Азхари — последнюю ягодку на грозди детей мясника Катаифа аль-Азхари. Она покорила сердце отца, и он взял ее в жены. Жили они в просторном доме. Отец приобрел дом на ее имя, что вызвало возмущение его прежней семьи. Мои братья посчитали этот брак незаконным, назвали его грязной сделкой и пошли искать управу на отца у судьи и знатных купцов. Однако отец, совершенно потеряв от любви рассудок, настоял на своем. По его разумению, он имел на это бесспорное право. А что касается разницы в возрасте, то это всего лишь предрассудок ограниченных людей. Отец же пил из источника своего счастья, и сердце его было спокойно.
— День твоего рождения снова напоминает им о поражении и приводит их в бешенство!
— Нет предела человеческой жадности! — часто повторял я ей.
С ранних лет я слышал приятнейшие слова, но сталкивался с ужаснейшими из поступков. Отец дал мне имя Кандиль, но братья звали меня сыном Фаттумы, отрекаясь от родства со мной и вообще ставя под сомнение честь моей матери. Отец умер раньше, чем его образ успел запечатлеться в моем сознании. Однако он оставил после себя состояние, достаточное, чтобы обеспечить нам безбедное существование до конца дней. Вражда с моими братьями прекратилась. Но сплетни и пересуды порой пугали мою мать. Поэтому она решила не пускать меня в школу, а поручить домашнее обучение шейху Магаге аль-Губейли, нашему соседу. Он учил меня Корану, хадисам, языку, арифметике, литературе, мусульманскому праву, суфизму. Шейху было около сорока, крепкий, почтенного вида, с окладистой бородой, он носил высокую чалму и красивый балахон. У шейха был острый взгляд. Низким густым голосом он растягивал слова урока, ведя его спокойно и неторопливо. Доходчивые объяснения и ласковая улыбка помогали мне понять трудные места. Мать с пользой проводила избыток свободного времени, следя за занятиями. Она слушала за ширмой, когда зимой мы перемещались в зал, и из-за проема в стене в остальное время года, когда мы занимались на мужской половине дома.
— Вижу, ты доволен своим учителем, нам повезло, — говорила она мне.
— Он — великий шейх, — с воодушевлением отвечал я.
Шейх оставлял время для обсуждений, задавал вопросы, просил меня высказывать собственные мысли — то есть относился ко мне как к взрослому. Однажды — не помню, сколько мне было тогда лет — я спросил его:
— Если ислам таков, как вы говорите, то почему на улицах полно нищих и невежд?
— Сегодня ислам загнан и заперт в стенах мечетей, — с сожалением ответил он.
Шейх говорил долго, камня на камне не оставляя от сегодняшней нашей жизни, даже Султан не избежал его гнева.
— Получается, в нас вселился дьявол, а не Божественное откровение, — сказал я.
— Поздравляю тебя с этим заключением! — одобрительно произнес он. — Мудро для твоих лет.
— Что же тогда делать, шейх?
— Ты умен, ответ придет скоро, — спокойно ответил он.
Видно было, что он опытный путешественник. Беседы о странствиях доставляли нам радость.
— Я путешествовал вместе со своим покойным отцом, который водил нас в Машрик и Магриб, — сказал шейх.
— Расскажите, учитель, что вы видели, — нетерпеливо попросил я.
Рассказ его был настолько красочным, что в моем воображении возникали далекие мусульманские страны, а Родина моя показалась мне лишь звездочкой на небосводе, усеянном светилами.
— Ничего нового в мусульманских странах ты не найдешь! — сказал он.
Я вопросительно посмотрел на него.
— У всех у них одинаковые традиции, нравы, склонности. Все они далеки от истинно мусульманского духа. А вот в южной пустыне ты откроешь новые неизведанные земли.
Он пробудил во мне огромный интерес.
— Сразу после смерти отца я в одиночку отправился в путешествие, посетил страны Машрик, Хиру и Халяб. Если бы обстоятельства сложились по-иному, дошел бы до Амана, Гуруба и Габаля. Но караван остановился у Халяба — в Амане вспыхнула гражданская война.
Он бросил на меня странный взгляд и произнес:
— Это языческие страны!
— Спаси, Господи! — воскликнул я.
— Однако ж путь туда и пребывание там совершенно безопасны для чужестранца, ведь и там нуждаются в купцах и гостях.
— Они же прокляты! — снова воскликнул я.
— Посмотреть не помешает, — спокойно ответил он.
— А что же вы сами не попытаетесь повторить это путешествие?
— Обстоятельства и семья заставили меня позабыть главную цель той поездки — страну Габаль.
— Чем же примечательна страна Габаль? — захотелось узнать мне.
— Ее часто называют чудо-страной, — сказал он, вздохнув. — Говорят, нет ничего совершеннее.
— Наверняка многие путешественники писали о ней.
— Ни разу в жизни я не встречал человека, побывавшего там, не обнаружил ни книги, ни заметки о ней, — ответил он с долей сожаления.
— Невероятно, не могу поверить… — произнес я растерянно.
— Тайна, покрытая мраком… — грустно заключил он.
Как любая тайна, она притягивала меня, увлекала в неизвестность, разжигая воображение. Всякий раз, сталкиваясь с недобрым словом или подлым делом, дух мой устремлялся в страну Габаль.
Шейх Магага аль-Губейли продолжал просвещать мои разум и душу, рассеивая вокруг меня мрак и направляя мои желания ко всему самому благородному на свете. Мать день ото дня все больше радовалась моим успехам, привнося в мое воспитание свою любовь и красоту. Она была среднего роста, изящно сложена, а ее кожа сияла прозрачной белизной. Она не скрывала восхищения моей красивой внешностью, но с такой же откровенностью сказала как-то: