Путешествие ко святым местам в 1830 году
Шрифт:
На обратном пути к Иерусалиму посетили мы соседний ему монастырь Креста, стоящий, по преданиям, на корне древа, срубленного для креста Спасителева, как будто бы оно могло быть известным. Лот имел тайное веление поливать его водою иорданскою, но нечистые духи в виде прохожих всегда встречали на пути несущего в кувшине воду и, употребляя во зло добродушие старца, всю выпивали, чтобы воспрепятствовать произрастанию древа; их покушения остались наконец тщетными помощью Авраама. Рассказ сей начертан весь на стенах церкви вместе с изображением грузинского царя Баграта III и его супруги, основавших в XI столетии монастырь сей по обету за исцеление своей дочери. Но, кажется, царь грузинский воспользовался только сим преданием, чтобы основать крепкую обитель, которая бы могла служить оплотом для его подданных в Палестине, ибо все прочие святые места, внутри и вне Иерусалима, были уже застроены благочестием христиан, и ему не оставалось другого выбора.
Обитель Креста обнесена высокими стенами с обширными террасами, которые соединяют все части здания и тянутся кругом стен несколько ниже их зубцов для прикрытия ратных. Келий и трапез довольно, но теперь все пусто; там обитают только два монаха, и монастырь оживляется изредка поклонниками, наипаче из армян и грузин. Приделов четыре: во имя Богоматери, апостолов, Предтечи и Георгия, исключая обширного и величественного собора, отдельно стоящего посреди двора. В алтаре, под престолом, показывают остаток корня от крестного дерева, окованный серебром. Все иконы древней грузинской живописи, и на хорах есть грузинские библиотека, богатая рукописями. Но всего достойнее внимания помост соборный; он весь испещрен мелкой мозаикой из круглых, белых и желтых камней, изображающих цветы и птиц в своенравных узорах; нигде на Востоке не встречал я подобной мозаики. Монастырь сей был бы одним из самых великолепных в Палестине, если бы владеющие им ныне греки могли его поддерживать.
Вифания
Еще одна гробница, и всех торжественнее после Христовой, не была посещена мною по смутам арабским – воскресная гробница Лазаря, отстоящая только за один час от Иерусалима по другую сторону горы Масличной; но я не хотел оставить Святого Града, не поклонившись месту величайшего из чудес Спасителя, и за три дня до отъезда, пользуясь восстановлением тишины, пошел в Вифанию.
Развалины аббатства, основанного королевою иерусалимскою Мелизендою, некогда обширного, судя по остаткам, и поныне лежат над селением арабским Вифании, на каменистой высоте. У подошвы ее тесная расселина в скале служит входом в глубокое подземелье. Узкая и крутая лестница многими ступенями, прибитыми в утесе, сводит в малый квадратный вертеп, внутри которого стоял Спаситель, когда он громким гласом воззвал: «Лазарь, гряди вон!», и несколько ступеней ниже та могильная яма, где пробужден был мертвый зовом сокрушителя смерти и вышел, обвитый саваном, к новой жизни, как некогда пеленами при рождении. «Разрешите его и пустите идти!» – раздалось еще во мраке сего вертепа, исполнившегося позором смерти и поруганием ада.
Какая победа! и кто победитель? – Не Он ли сам, ликующий ныне над упраздненною могилою, чрез немногие дни облекается тем же белым виссоном смерти, ложится в столь же тесный гроб, и не подобный ли камень, здесь им отваленный от чуждого гроба, там заключает его собственный? Но какое чудное торжество готовится за печатью того камня! Первенец жизни погрузится сам в адскую челюсть смерти, чтобы навеки сокрушить ее в собственных ее недрах. Плотию во гробе как человек, душою же как Бог в потрясаемом им аде, с разбойником в раю и на престоле со Отцом и Духом, – так в один и тот же миг ликует во гробе непримиримый враг смерти, как Лазаря зовущий нас: «Грядите вон!».
И вместе с сим мощным явлением Божества, с столь ярким излиянием силы и духа, какое утешительное сострадание, какая нежность при совершении чуда! – Иегова прослезился о земном своем брате; при виде близких, при звуке воплей смущается кроткий дух его; идущий воскресить плачет сам, как слабый смертный, как бы один из безутешных. Под бренною оболочкою нашею не чужд он чистейшему из наших чувств – нежной, высокой дружбе. Но мы верны ей только до гроба, а Он и за пределами гроба; будучи пришельцем в мире, будил Он усопших, чтобы насладились еще на земле Его дружбою. Сидящий одесную славы, Он радостно встречает земных своих братий, Он предлагает им вечный союз дружбы за немного веры и любви. Кости и прах в других могилах, в Вифании – жизнь, нетление, горняя дружба с Лазаревым другом!
Так, в течение трех недель посетил я все обители и поклонился всем Святым местам. Мне оставалось только три дня пробыть в Иерусалиме, и хотя сильно влекло меня на родину, однако же мысль, что я навсегда покину великие следы подвигов Христовых, смущала сердце. В последний раз хотел я проститься с Иерусалимом и обнять его взорами с Масличной вершины. Еще до зари, оставив за собою спящие твердыни, одиноко поднялся я на Элеон. Там, на скале плача, где плакал Господь о Сионе, погрузился я в созерцание весеннего утра в земле, некогда обетованной. Все было тихо окрест, по чину Иосафатовой долины, робкие козы паслись промежду ветхих олив и их дикий пастырь, медленно спускаясь за ними в Плачевную Юдоль, изумленный, оперся на длинное копье свое при виде странника; мы встретились взорами, и он удалился.
Солнце, встающее из-за Элеона, мало-помалу осветило предо мною очаровательное и вместе грозное зрелище Святого Града. Обнесенный зубчатою стеною, он весь лежал пред очами на скате горы, издали, как бы вновь созданный и без следа развалин. Обширная, зеленая площадь Соломонова Храма живописно отделялась от стесненных позади ее зданий, из груды коих возвышались два купола Святого Гроба, крепость Давида и несколько минаретов и башен. С левой стороны, вне ограды, мечеть Тайной вечери венчала Сион: еще южнее, чрез овраг Геенны, гора Соблазна восставала над деревнею Силоама, и монастырь пророка Илии мелькал вдали промеж маслин на высотах, ведущих к Вифлеему. С правой стороны города, позади рассеянных садов и утесов, село пророка Самуила ограничивало горизонт на высоком хребте Силома, где так долго хранился кивот завета. У ног моих извивалось иссохшее русло Кедрона по зеленой долине Иосафата, усеянной гробами евреев. Могила Авессалома и вертеп Гефсиманский {90} стояли гранями на двух краях сей вещей долины.
90
Автор имеет в виду подземный Успенский храм с гробницей Божией Матери в Гефсимании.
Такая дивная картина разливалась восхищенным взорам, и пламенно бы я желал всегда иметь ее, хотя мысленно, пред собою. Я бы желал выразить то необык-новенное волнение, которое овладело духом, когда в одном великом зрелище предстали мне оба завета, все пророчества Ветхого, и их событие в Новом; все клятвы и благословения, попеременно висевшие над роковым Градом, доколе не сбылись наконец судьбы его, доколе благодать, однажды излившись на мир из сего таинственного кладезя, не положила вечной печати безмолвия на его иссякшее устье, отколе некогда вытекало столько видений. Псалмы, гремевшие во дни славы Сиона, плач Иеремии, оглашавший его падение, сия самая таинственная Юдоль Плача, где начались страдания Спасителя и где во гласе трубном придет Он судить вселенную… о кто найдет в таком хаосе предметов и воспоминаний, в такой буре взволнованных чувств довольно мыслей и глаголов, и что, кроме слез, может облегчить сердце на том месте, где плакал Бог!
Если же, не отвлекая взоров от сего очаровательного вида, обнять мыслию весь ряд веков, славно и гибельно протекших над Иерусалимом, – какое обширное поприще разовьется для высоких дум! какая чудная судьба восстанет над ним из мрака протекшего, огненным клеймом своим отмечая каждое звено сей длинной цепи столетий! Которому из градов вселенной дан был подобный удел – быть святилищем трех различных религий? и в каждой из трех какие бурные приливы и отливы веры и неверия, то облекающие полнотою славы Иерусалим, то обращающие его в пустыню. Участь его чужда земного: он стоит не на распутьи племен, не мимо его течет река торговли; его ближнее море мертво; скалы служат диким щитом ему от алчности завоевателей. Но в его собственных недрах зародыш благ и зол – вера и неверие.
На высоте Мории недостает жрецов для бесчисленных жертв, псалмы гремят в дыму благоуханий, слава Иеговы потрясает исполненный ею притвор Храма и царство Соломона во всем блеске, Тадмор и Офир – его дальние грани. Но на соседних горах начинаются требища идольские; рощи и потоки Геенны посвящены богам чуждым… и как буря восстают пророки, в устах их гибель Иерусалиму, над ним уже исполненный кубок гнева. Но Иосафат, но Иезекия, но Иосия сокрушают идолов, посыпают пеплом себя и народ, и отсрочена месть. Манассия дополняет последнюю каплю гнева, и весь кубок излился! – Сион и Мория пусты. Обрелся завоеватель дикой Иудеи; она же, проникнув недра Навуходоносорова царства, на него обратила горнее мщенье. Киром сокрушены железные вереи Вавилона; но сей новый владыка Востока от чрева матери был уже назван Исаиею и, как бурный конь, узнающий голос всадника, смиряется пред глаголом пророчеств. Сион цветет верою во дни его преемников. Грозным потоком стремится Александр на мир, ему обреченный, но он не страшен Святому Граду; Даниил уже предвидел его течение, и победитель Персии у ног первосвященника. Антиох борется со святынею, – он попран. Помпеи водружает орлы римские на стенах града; но храм Иеговы стоит ожиданием последней искупительной жертвы.