Путешествие ко святым местам в 1830 году
Шрифт:
Странное чувство! Остовы и черепа, всегда производящие столь неприятное впечатление на сердце человеческое, не имеют сего грустного свойства в гробовых пещерах Иерусалима. Равнодушно скользит по ним оступившаяся нога, и рука, обреченная подобному же тлению, без тайного содрогания прикасается к сим бренным остаткам, столь горько напоминающим нам будущий образец красоты нашей. Но что источником сего бесстрастия? Сила ли протекшего, которое исключительно овладело священными окрестностями Иерусалима и, говоря с нами единственно языком смерти, доступно только в образах разрушения? или светлое будущее, увлекая нас духом за пределы мира, представляет очам всю груду белых костей сих только в виде одной высокой ступени, на которую должны мы ступить, чтобы шагнуть в вечность?
Дикая келья, приписываемая пророку Илии, по рассказам латин, и св. Онуфрию, по преданиям греческим, иссечена в скале близ гробовых пещер. Она была обращена в малую церковь, где прежде служили литургию в день родительской субботы за упокой всякой души христианской. На потолке еще видны следы мозаиков, и почти подле вертепа есть другие остатки большого здания, вероятно церкви, полуиссеченные в скале, полувыстроенные из камня, но время покрыло их неизвестностью.
Вообще вся противолежащая Сиону сторона лощины Геенны, до самых прудов Соломоновых, наполнена малыми гротами, которые служили приютами для первых христиан по двукратном разорении Иерусалима, Титом и Адрианом. Не смея селиться в заветном для них городе и не желая оставить родины, где жили в созерцании великого поприща искупления, назареяне, так названные в поругание от римлян и поныне сохранившие имя сие на Востоке, втеснились, как птицы, в каменистые ущелья и пребыли в них верными гнезду своему, отколе, окрыленные верой, разнесли в концы вселенной слово распятого Назарея.
От юго-западного угла Сиона продолжаются к северу, вдоль стены до крепости Давида, иссохшие пруды Соломоновы, образующие начало лощины Геенны. На берегу сих прудов стоит малая церковь Св. Георгия, уважаемая арабами, которые приносят в нее больных своих для исцеления. Древняя плотина с каменным мостом пересекает пруды, и через нее идет дорога к Вифлеему. Так от ворот Гефсиманских до ворот Яффы, по вершине Элеона и вокруг подошвы Сиона, обошел я с востока, юга и запада священные окрестности Иерусалима.
Царские пещеры
Мне оставалось еще видеть северные окрестности, и на другой день вышел я теми же вратами Яффы, следуя сперва вдоль западной стены Иерусалима промеж едва заметных развалин, которые, как полагают, в древности принадлежали к городу. Далее спустясь в тесный овраг, достиг я на расстоянии часа до иссеченных в скале могил. Над дверями главной из них изваян на камне треугольный фронтон, с листьями и цветами; внутри ее три двери ведут из среднего покоя в боковые и в нижний ярус подземелья. Сия погребальная пещера, как и все окрестные, носит в преданиях имя гробов Судейских, но каких судей, неизвестно. Быть может, здесь хоронились старшины иудейские во время и после пленения вавилонского, близ развалин столицы и в виду отдаленной горы Силом, где так долго хранился в древности кивот завета.
Ближе к Иерусалиму и по правую сторону дороги Дамасской открывается посреди каменистого поля обширный провал. Три его стороны представляют взорам отвесные скалы, четвертая образована рукой человеческой, которая отделила стеною сию часть ущелья от продолжения лощины, чтобы довершить дикое создание природы. Низкая арка служит входом на пространную площадь провала. На южной его стороне правильно иссечено обширное углубление, и висящие над ним камни составляют фронтон, на коем изваяны искусным резцом гроздия, пальмы и венки, и несколько пониже густые ветви; переплетаясь меж собой, они тянутся вдоль всего фронтона, кое-где разбитые временем, обезобразившим сие величественное преддверие смерти.
В левом углу оного есть малая дверь, и тесный, покатый переход, подобно как в пирамидах, примыкает к погребальному покою, который соединяется с другими пещерами; главное подземелье несколькими ступенями ниже. Каменные цельные двери замыкали некогда сии отдельные приюты; ныне они отбиты и лежат посреди покоев. В стенах иссечены гробницы, более других правильные и обширные. Прочная отделка подземного чертога обличает царственный дух и власть зодчего, желавшего вечности костям своим, наравне с творцами пирамид, и Царским слывет в преданиях сие кладбище.
Но какие цари населили его своим прахом? Законные ли владыки Иудеи, от Ровоама и до пленения вавилонского, легли в родословном порядке на каменные одры сии, как мертвая летопись своего царства? Маккавеи ли, сии мученики и князи своего народа, или беззаконное племя Ирода? Кто разрешит загадку столетий? Кто поймет язык времени, когда оно пишет свои тайные речи плющом на развалинах и белыми костями на кладбищах народных? Смертный, прежде нежели разгадает грозный алфавит сей, поступит сам в число его букв {74} .
74
Позднейшие раскопки позволили уточнить, что так называемые «Гробницы царей» представляют собой семейный некрополь царицы Елены Адиабенской, прибывшей в Иерусалим и принявшей иудаизм в 44 г. по Р. X.
И так везде образ и память смерти вокруг Иерусалима: кладбище целого народа в Иосафатовой долине; гробы пророков к востоку на Элеоне; гробы странных к югу в Геенне; гробы Судей и Царей к северу. Так от четырех стран ветров, с которых раздадутся вселенские трубы страшного суда, веет тление на Иерусалим, избранный быть до конца скопищем смерти, чтобы в день общего восстания еще однажды сокрушилось в нем ее жало.
На половине расстояния от Царских пещер до ворот Ефраима открывается широкое устье дикого вертепа, прямо против Иерусалима. Свод его поддержан утесом, как твердым столбом, на котором лежит сия каменная громада. Природа смелой аркой образовала мрачное преддверие пещеры, как бы широкие врата в преисподняя бездны, как бы исполинскую пасть ада, готовую поглотить роковой Град.
Во глубину сего ущелья укрылся от горького зрелища развалин отчаянный Иеремия, обреченный быть сам свидетелем события своих пророчеств. Тщетно из любви к Сиону отступил он от возвышенного духа Исаии и прервал спасительную цепь его сказаний о Мессии временными своими угрозами отчизне. Тщетно в чертогах и во рву тюремном гремел он в слух царя и левитов, чтобы рассеять их покаянием грозу, идущую от Вавилона. Щитом пророчеств не отразил он горьких судеб Иерусалима, и предвиденное им грядущее, нахлынув на обреченный Град, предало его опустению. Тогда заключил он в недра земные кивот завета и внутри его скрижали, манну и жезл Аарона со святым огнем и скрыл от буйства времен сии таинственные залоги пустыни Синайской, которые уже не должны были являться миру, до их олицетворения в образе Мессии.
Сам он, одинокий совершитель столь дивного погребения, чувствуя исполнение собственной доли, погрузился в мертвое уединение вертепа, чтобы, совлекшись пророческого сана, не спасшего отчизны, горько плакать над нею как человек. Там, источая из очей своих два живые ключа и не слыша ни малейшего звука над пеплом некогда столь шумной столицы, красноречивым плачем разбитого сердца прервал он мучительное безмолвие развалин:
«Как одиноко сидит град, кипевший людьми? сильный в языках ныне стал вдовою, владевший странами сам под данию». (Плач 1, 1)