Путешествие на "Кон-Тики"
Шрифт:
18/6. Кнут заметил какое-то существо, похожее на змею, узкое, длиною в 60–90 сантиметров; оно виднелось в воде у самой поверхности, то разгибалось, то сгибалось, а затем нырнуло, извиваясь, как змея».
Иногда мы медленно проплывали мимо большой темной массы, которая неподвижно лежала у самой поверхности, напоминая подводную скалу площадью с комнату. По всей вероятности, это был гигантский скат с очень плохой репутацией, но он ни разу не шевельнулся, а мы ни разу не подходили настолько близко, чтобы иметь возможность ясно рассмотреть его очертания.
При наличии в воде такого разнообразного общества время для нас всегда проходило быстро. Хуже бывало, когда нам самим приходилось нырять в океан и осматривать веревки с нижней стороны плота. Однажды один из килей выпал и скользнул под плот; там он запутался в веревках, но мы не могли его достать. Лучше всех ныряли Герман и Кнут. Дважды Герман подплывал под плот и, лежа там среди золотых макрелей и лоцманов, пытался высвободить доску. Он только что вынырнул во второй раз и сидел на краю плота, чтобы перевести дыхание, как вдруг в каких-нибудь трех метрах мы заметили двухсполовинойметровую акулу, которая медленно подымалась из глубины, направляясь к кончикам пальцев его ног. Может быть, мы были по отношению к акуле несправедливы, но мы заподозрили ее в злом умысле и вонзили гарпун ей в череп. Акула почувствовала себя оскорбленной, и началась борьба, сопровождавшаяся фонтанами брызг, в результате которой акула скрылась, оставив масляное пятно на поверхности воды. А запутавшийся в веревках киль продолжал лежать под плотом.
Тогда Эрику пришла в голову мысль смастерить водолазную корзину. У нас под руками имелось мало материалов, но у нас были бамбук, веревки и старая лубяная корзина, в которой лежали кокосовые орехи. С помощью бамбука и сплетенных веревок мы нарастили верх корзины и теперь имели возможность спускаться за борт в ней. Соблазнительные ноги были спрятаны в корзине, и хотя веревочное плетение наверху оказывало лишь психологическое действие и на нас и на рыб, все же, если кто-нибудь несся на нас с враждебными намерениями, мы могли моментально скрючиться на дне корзины, а оставшиеся на палубе товарищи сразу вытащили бы нас из воды.
Водолазная корзина оказалась не только полезной, но постепенно стала для нас прекрасным местом развлечения. Она давала нам великолепную возможность для изучения плавучего аквариума, находившегося под нами.
Когда океан спокойно катил свои волны, мы по очереди залезали в корзину, и нас спускали под воду, где мы оставались, пока хватало дыхания. Внизу в воде свет как-то необычайно преображался и предметы не отбрасывали тени. Как только наши глаза оказывались под водой, источник света — в отличие от нашего надводного мира — как бы переставал существовать. Преломленные лучи доходили до нас не только сверху, но и снизу; солнце больше не сияло, оно было повсюду. Если мы смотрели вверх, на дно плота, то оно представлялось нам ярко освещенным; девять больших бревен и вся сеть веревочных креплений вместе с покачивающимися гирляндами ярко-зеленых водорослей, свисавших со всех сторон плота и с рулевого весла, — все было залито таинственным светом. Лоцманы плавали стройными рядами, напоминая зебр в рыбьей коже, а большие золотые макрели неутомимо, настороженно, быстро описывали круги, выслеживая добычу. Тут и там свет падал на разбухшую красную древесину киля, который выступал вниз из щели; на доске сидела мирная колония белых морских уточек, ритмично шевеливших бахромчатыми желтыми жабрами, вбирая в себя кислород и пищу. Если кто-нибудь приближался к ним, они поспешно захлопывали створки своих раковин с красной и желтой каймой и сидели за закрытой дверью, пока не убеждались, что опасность миновала. Здесь внизу свет отличался изумительной ясностью и действовал на нас, привыкших на палубе к тропическому солнцу, очень успокаивающе. Даже тогда, когда мы смотрели вниз в бездонную глубину океана, где царит вечная черная ночь, эта ночь являлась нам окрашенной в приятный голубой цвет, так как от нее отражались солнечные лучи. К нашему удивлению, мы, находясь у самой поверхности, могли видеть рыб, плававших далеко внизу, в глубине ясной чистой синевы. Возможно, это были бониты, но встречались и другие виды, которые плавали на такой глубине, что мы не могли их определить. Иногда они держались огромными стаями, и мы часто задавали себе вопрос, все ли океанское течение полно рыбы или эти стаи, проплывавшие внизу, в глубине, намеренно собрались под «Кон-Тики», чтобы на несколько дней составить нам компанию.
Больше всего нам нравилось опускаться в воду, когда нас посещали большие тунцы с золотыми плавниками. Иногда они приплывали к плоту большими стаями, но чаще всего являлись по двое или по трое и несколько дней подряд описывали вокруг нас спокойные круги, пока нам не удавалось приманить их на крючок. С плота они казались просто большими, неуклюжими рыбами буроватого цвета, без каких-либо особых украшений; но если мы спускались к ним в их собственную стихию, они вдруг ни с того ни с сего меняли и цвет и форму. Перемена была настолько необъяснимой, что мы несколько раз должны были подниматься на поверхность и снова определять направление, чтобы проверить, те ли это рыбы, на которых мы смотрели в воде. Большие рыбы не обращали на нас никакого внимания; они невозмутимо продолжали свои величественные маневры и принимали такую изящную форму, какой мы не наблюдали ни у одной другой рыбы, а их окраска становилась бледно-лиловой, с металлическим оттенком. Своими совершенными пропорциями и обтекаемой формой они напоминали сверкающие серебром и сталью мощные торпеды, и им достаточно было чуть-чуть пошевелить одним или двумя плавниками, чтобы их туловище весом в 70–80 килограммов с непревзойденным изяществом заскользило в воде.
Чем теснее соприкасались мы с океаном и его обитателями, тем меньше мы удивлялись и тем привычнее он становился для нас. И мы научились уважать древние первобытные народы, которые жили в тесном общении с Тихим океаном и поэтому знали такие его особенности, о которых мы не имеем представления. Конечно, мы установили теперь содержание соли в воде океана и дали тунцам и золотым макрелям латинские названия. Древние полинезийцы этого не сделали. И все же боюсь, что первобытные народы имели об океане более правильное представление, чем мы.
Здесь, в океане, почти не было путеводных вех. Волны и рыбы, солнце и звезды появлялись и исчезали. Предполагалось, что никакой суши не существует на всем протяжении в 4 300 морских миль, которые отделяют острова Южного моря от Перу. Поэтому мы очень удивились, когда, приближаясь к 100° западной долготы, обнаружили, что на карте Тихого океана, прямо впереди нас по курсу, которым мы следовали, отмечена подводная скала. Ее изобразили в виде маленького кружка, и так как карта была издана в этом году, мы заглянули в «Лоцию Южной Америки». Мы прочли: «В 1906, а затем снова в 1926 году были замечены буруны примерно в 600 милях к юго-западу от островов Галапагос, под 6°42' южной широты, 99°43' западной долготы. В 1927 году пароход прошел в одной миле к западу от этого пункта, но у него не заметили никаких бурунов; в 1934 году другой пароход прошел в одной миле к югу и также не обнаружил никаких следов бурунов. Моторное судно «Каури» в 1935 году при промере не достигло в этом пункте дна на глубине 300 метров».
Согласно картам плавание в этом районе все еще считалось делом сомнительным, и, так как глубоко сидящее судно, слишком близко подойдя к мели, подвергалось бы гораздо большему риску, чем наш плот, мы решили направиться прямо к месту, отмеченному на карте, и посмотреть, что там находится. Подводная скала была указана чуть-чуть севернее той точки, к которой мы, по-видимому, держали курс; поэтому мы положили руль вправо и подтянули четырехугольный парус так, что нос плота был устремлен примерно на север, а волны и ветер мы принимали с правого борта. Теперь в наши спальные мешки попадало тихоокеанской воды несколько больше обычного; к тому же и ветер в это время стал значительно свежее. Но мы с удовлетворением убедились, что «Кон-Тики» можно вполне уверенно управлять, идя даже под очень большим углом к ветру, если только мы вовсе не теряли его. В этом случае парус начинал полоскаться, и нам приходилось выполнять цирковые номера, чтобы заставить плот снова слушаться руля. В течение двух дней и ночей мы вели плот к север-северозападу. Волны вздымались высоко, и когда пассат стал неустойчивым и дул то с юго-востока, то с востока, они шли уже непрерывными рядами; но мы продолжали плыть, подымаясь и опускаясь с обрушивавшимися на нас валами. На верхушке мачты все время кто-нибудь дежурил, и когда плот поднимался на гребень, горизонт перед нами значительно расширялся. Гребни волн вздымались почти на два метра выше крыши нашей бамбуковой каюты; а если две мощные волны обрушивались на нас одновременно, то, сталкиваясь, они взлетали еще выше и превращались в шипящий водяной смерч, который мог налететь на нас с любой стороны. Когда наступила ночь, мы забаррикадировали вход в каюту ящиками с продуктами; но океан то и дело нарушал наш покой. Не успели мы заснуть, как раздался первый треск бамбуковой стены; тысяча струй воды фонтанами полилась на нас сквозь бамбуковое плетение, а пенящийся поток обрушился на ящики с продуктами, а затем внутрь каюты.
— Вызовите по телефону водопроводчика, — услышал я чей-то сонный голос, когда мы скрючились, чтобы дать воде возможность уйти сквозь пол. Водопроводчик не пришел, и этой ночью мы, лежа в постели, приняли не одну ванну. Во время вахты Германа на плот ненароком явилась большая золотая макрель.
На следующий день волнение несколько утихло, так как пассат решил, что теперь он некоторое время будет дуть с востока. Мы сменяли друг друга на верхушке мачты, ибо можно было ожидать, что к вечеру мы достигнем того пункта, к которому направлялись. В этот день море казалось нам более оживленным, чем всегда. Может быть, это происходило только потому, что мы всматривались внимательней обычного.
После полудня мы увидели большую меч-рыбу, которая приближалась к плоту, плывя у самой поверхности. Два остроконечных плавника, торчавших из воды, отстояли друг от друга почти на два метра, а меч казался таким же длинным, как и туловище. Меч-рыба описала кривую рядом с рулевым и исчезла за гребнями волн. Когда мы сидели за обедом, изрядно приправленным соленой водой, шипящая волна подняла к самым нашим лицам большую морскую черепаху со щитом, головой и свисавшими ногами. Когда эта волна уступила место двум другим, черепаха исчезла так же внезапно, как и появилась. И на этот раз мы опять заметили, как, блестя своим зеленовато-белым брюхом, золотые макрели метались в воде под защищенным броней пресмыкающимся. Этот район океана был исключительно богат крошечными летающими рыбами длиной в два-три сантиметра, которые плыли рядом с нами большими стаями и часто попадали на плот. Мы видели также одиноких чаек-поморников, нас постоянно навещали фрегаты, которые летали взад и вперед над плотом, напоминая своим раздвоенным хвостом гигантских ласточек. Появление фрегатов обычно считается признаком близости земли, и оптимистическое настроение на плоту усиливалось.