Путешествие парижанина вокруг света
Шрифт:
Громкое, свистящее храпение, исходившее из гороподобной туши мяса, заставило его вздрогнуть в первую минуту, и, прежде чем он успел дать себе отчет в том, что происходит, он почувствовал, что его кто-то вдруг поднял на высоту около двух с лишним метров над землей. Он ощутил, что нечто вроде чудовищного каната обвилось вокруг его пояса, сжимая с такой невероятной силой, что ему казалось, будто ребра его начинают хрустеть. Фрике всячески извивался, но не звал никого на помощь. Между тем положение его становилось критическим. Мальчуган успел уже сообразить, что канат, обвившийся вокруг его пояса, не что иное, как хобот слона, которого он разбудил своими неудачными гимнастическими
— Ну да полно же! — воскликнул Фрике дружелюбно-фамильярным тоном. — К чему тебе душить меня в своих объятиях?! Я уже видел слонов в зоологическом саду… и я угощал их пряниками… Ну довольно!.. Не надо так сжимать мои ребра. Ну вот… будь же мил!.. — И Фрике с удивительным добродушием и спокойствием гладил хобот слона у самого его основания. И животное, вероятно удовлетворившее свое любопытство, осторожно опустило мальчугана на землю.
— Ишь ты, какое у него рукопожатие! — смеясь, заметил Фрике, очутившись на земле возле доктора, окруженного сотней рослых курчавых детин, представлявших так же, как и Ибрагим, самый яркий абиссинский тип.
Это все были люди, сопровождавшие работорговца, хорошо вооруженные с головы до ног; у большинства имелись превосходные ружья английского образца или же охотничьи двустволки. Они подоспели с похвальным намерением освободить маленького парижанина из объятий слона.
— Очень вам благодарен, друзья… Вы весьма добры… Правда, ваш приятель несколько горяч в своих симпатиях, и его рукопожатие, пожалуй, слишком сердечное… Он, видимо, не обижен силенкой, но, конечно, не виноват в этом… Ах да, милейший толстяк, ведь я обещал тебе ням-ням… Сейчас, дружище… Сейчас я тебя угощу. Вижу, они привязали тебя за лапочку, за твою милую лапочку к этой кокосовой пальме! Так я сейчас сбегаю и принесу тебе угощение. Ну вот, хотя бы добрую охапку этой превосходной травы! — И, попросив у одного из абиссинцев его кинжал, он принялся проворно срезать им самую высокую траву. Накосив целую охапку, он ловко связал ее самой прекрасной вязкой, мастерски свитой из тех же злаков, и поднес этот огромный букет слону, который с благодушным видом стал жевать траву.
— На, толстяк, кушай на здоровье! Это, наверное, очень вкусно, и я уверен, что тебя не каждый день угощают этим блюдом… И посмотри, как хорошо приготовлено!
— Да и провизия-то неплохая, сын мой! — заметил доктор. — Ты ведь не знаешь, что ты преподнес твоему толстопятому товарищу?
— Не знаю, признаюсь, но вижу только, что он угощается на славу!
— Так я тебе скажу, приятель, что это рожь, настоящая рожь!
— Неужели?
— Да, только в диком состоянии, то есть она растет здесь без всякого ухода, и так как здесь страшнейшая жара, то зерно в колосе совершенно атрофируется еще задолго до вызревания и злак идет весь в рост, в траву; вместо полновесных колосьев, как в нашем благословенном Провансе. Здесь рожь выглядит как бурьян.
— Но она пришлась по вкусу моему толстяку-приятелю… Смотрите, я его совсем приручил — он просит еще… Да, да, мой любимчик, сейчас я тебе принесу еще травы.
В то время как Фрике отправился за новой охапкой корма для слона, разговор между Андре и Ибрагимом подошел к концу. Подозвав доктора, Андре отвел его немного в сторону и сказал:
— Наша судьба в ваших руках!
— Неужели?
— Именно так! Этот Ибрагим страдает какой-то ужасной болезнью. Он еще молод, говорит, что ему всего только тридцать шесть лет, а он чувствует, что смерть подбирается к нему. Всевозможные средства были испробованы им без всякого успеха. Он поглощал столько изречений из Корана, что удивляется, как еще существуют экземпляры этой священной книги. Его обертывали в теплые еще шкуры, содранные с живых животных, но и это не помогло. С той же целью обдирали и живых людей, чтобы прикладывать к больным местам содранную с них кожу, и, о ужас, он даже купался в человеческой крови!
— Это вас удивляет?
— Это возмущает меня до глубины души, но дело не в этом, а в том, что наша свобода зависит от его выздоровления!..
— Понимаю. Вы хотите, чтобы я его вылечил?
— Да.
— Я, конечно, сделаю все, что могу! Но кто поручится вам, что и после своего выздоровления он не оставит нас в приятном обществе людоедов!
— Во всяком случае, мы имеем шансы на то, чтобы этого не случилось. Прежде всего он мусульманин, а следовательно, и глубоко верующий человек. Мы заставим его поклясться на Коране, причем текст клятвы составим сами. Он, без сомнения, даст какую угодно клятву, а затем, каким бы негодяем ни был, все же побоится нарушить ее из почтительного отношения к Корану, не говоря уже о том, что благодарность есть добродетель черной расы.
— Все это прекрасно, но надо не только выяснить, чем он страдает, а еще и вылечить его!
— Да, конечно.
— Это легко сказать. Но ведь, к сожалению, у меня нет никаких лекарств…
— Но, доктор, ведь вы нашли же здесь средство похудеть и, вероятно, найдете много других средств, столь же чудесных. Поройтесь в своей памяти! Наверное, вы что-нибудь придумаете!..
— Эх, хорошо бы найти выход из этого затруднительного положения!
— В таком случае я могу ему обещать помощь от вашего имени?
— Все, что вам будет угодно, черт побери!
— В таком случае решено! И чем скорее, тем лучше!
— Когда вам будет угодно! Я весь к вашим услугам. Но прежде всего я должен осмотреть больного.
Пока Фрике, свободно вертясь между осиебами и телохранителями Ибрагима, с увлечением занимался слоном, который, в свою очередь, весьма благосклонно относился к нему, доктор вместе с Андре вернулись к работорговцу, безучастно смотревшему на окружающих своим потухшим взглядом.
При виде их глаза его разгорелись, но выказать хотя бы малейшую заинтересованность было ниже его достоинства, несмотря на то что его волнение достигло предела.
— Так это он, ваш тоби? — спросил Ибрагим, называя врача по-арабски и указывая на доктора.
— Да, это он.
— Что же он советует делать?
— Он говорит, что твое исцеление в руках Аллаха.
— Это правда.
— Что он сделает все, что повелевает Аллах, и что ты должен беспрекословно повиноваться ему.
— Я готов повиноваться, если того требует Аллах.
— Но прежде всего надо, чтобы ты освободил нас троих из рук этих дикарей, которые считают нас своими пленниками, и чтобы мы вернулись в европейские колонии.
Глаза Ибрагима сверкали недобрым огнем. Несмотря на свою слабость, он вдруг разом поднялся и грубо крикнул на своем родном гортанном наречии:
— Собака-христианин, как ты осмеливаешься ставить мне условия? Разве вы не мои невольники? Разве я не купил вас троих только что у осиебов? Вы теперь мои, и я сделаю с вами, что захочу! — И он угрожающе ухватился за свой револьвер.