Путешествие парижанки в Лхасу

Давид-Неэль Александра

Когда чай был готов, странный лама достал из-под одежды чашу, сделанную из человеческого черепа, и протянул ее Йонгдену. Обычно из таких зловещих кубков, какими пользуются исключительно тантристские мистики, пьют только крепкие напитки. Поэтому мой спутник извинился:

— Гомпчен, у нас нет чанга [147] мы не употребляем спиртного.

— Мне все равно, — ответил лама, наконец открыв рот, — дайте то, что у вас есть.

147

Чанг — так именуют в разговорном языке пиво и ячменную водку.

Он выпил чай, съел немного тсампа

и снова погрузился в молчание. Непонятно было, чего он хочет: уйти или лечь у костра.

Неожиданно лама обратился ко мне, по-прежнему оставаясь без движения:

— Жетсунема, что стало с вашими тё тренгом, зеном [148] и кольцами посвященной [149] ?

Мое сердце перестало биться. Этот человек знал меня; он видел меня в Кхаме, степных просторах Амдо или Цанга, невесть где, когда я была одета как гомпченема.

148

Зен — плащ, напоминаюший монашескую ризу.

149

Символические кольца, одно из которых сделано из золота и украшено дорджи, а другие из серебра с колокольчиками. Такие украшения носят лишь некоторые категории отшельников. Дорджи символизируют методичность и ловкость, а колокольчик — ученость.

Йонгден попытался слукавить. Он пробормотал, что не понимает, о чем говорит лама… мать и он… Но странный путник оборвал его, не дав досказать то, что он придумал.

— Убирайся! — приказал он повелительным тоном.

Я вновь обрела хладнокровие. Всякое притворство было бесполезно. Лицо странника не вызывало у меня никаких ассоциаций, но он, несомненно, знал, кто я такая. Не следовало терять присутствия духа: этот лама, скорее всего, не собирается на меня доносить.

— Идите, — сказала я Йонгдену, — разведите для себя костер в стороне.

Мой сын взял охапку хвороста, горящую ветку и удалился.

— Не напрягайте вашу память, жетсунема, — сказал мне отшельник, когда мы остались одни, — у меня столько лиц, сколько мне нужно, и вы никогда не видели меня в теперешнем облике.

Затем последовала долгая беседа, затрагивавшая слишком специфические вопросы тибетской философии и мистицизма, поэтому я не стану ее здесь приводить. Наконец путник встал, взял в руки посох и направился к чаще, бесшумно ступая по каменистой земле; в мгновение ока он исчез из вида, растворившись во мраке, как призрак.

Я позвала Йонгдена и коротко сказала, опережая его вопросы:

— Этот гомпчен нас знает, хотя я не могу вспомнить, где его видела, но он нас не выдаст.

Затем я легла и притворилась спящей, чтобы спокойно следить за ходом мыслей, которые вызвали во мне слова таинственного странника. Но вскоре небо озарилось бледным светом — занялась заря. Пока я внимала своему внутреннему голосу, прошла целая ночь.

Мы снова развели огонь, чтобы приготовить себе скромный завтрак. Несмотря на то что беседа с ламой должна была полностью меня успокоить и избавить от всяческих подозрений на сей счет, мой ум, уставший от многомесячной тягостной тревоги и постоянных волнений, не мог оградить себя от опасений, которые вновь стали терзать его. У меня пропало желание продолжать начатую экскурсию.

Вероятно, гомпчен должен был спуститься в долину, где протекает река Жьямда, если только он не направит стопы в какой-нибудь скит, спрятанный в горном ущелье, и, невзирая на все свое уважение к нему, я предпочитала не следовать по пятам за человеком, который меня знает [150] .

— Давайте вернемся назад, — сказала я Йонгдену. — Мы пройдем через перевал Темо и осмотрим большой монастырь, расположенный в этом месте. Вы наверняка сможете купить там теплую одежду, в которой так нуждаетесь.

150

Помимо опасений за свое инкогнито, я также руководствовалась иными соображениями. В подобных случаях среди тибетских мистиков не принято заводить разговор и искать повод к продолжению знакомства. Они приводят убедительные доводы для объяснения этого обычая. Один из доводов заключается в том, что всякое учение или идея носят безличный характер и обязаны оставаться таковыми для человека, который их слышит. Он не должен связывать их с людьми, от которых узнал, ибо минуту спустя те же люди, возможно, выскажут совершенно другое мнение.

Мы благополучно добрались до обжитых мест, миновали несколько деревень и однажды вечером, когда стемнело, подошли к подножию тропы, ведущей к перевалу.

В этом месте стоял большой, массивный дом, сложенный из серого камня, и вокруг него раскинулись пастбища. Несмотря на чрезвычайно внушительный вид постройки, от нее исходило ощущение угрозы. Фотография этого дома с подписью «Гостиница смерти» или «Замок с привидениями» могла бы стать неплохой иллюстрацией для какого-нибудь жуткого готического романа.

Нас встретили любезно и немедленно провели на второй этаж, в большую, чистую и очень уединенную комнату с одним-единственным маленьким окошком.

Мы с Йонгденом занялись приготовлением супа, но тут появились некий лама и немо, который нес его вещи. Мы поняли, что это новый постоялец, который будет нашим соседом по комнате.

Это нам не понравилось, но у нас не было другого выхода. Комната, которую нам отвели, была лучшей в доме после хозяйских покоев. Другие номера занимали купцы, возвращавшиеся из Лхасы, и, поселив двух лам вместе, немо тем самым выразил каждому из них свое почтение.

Путник казался спокойным и хорошо воспитанным человеком. Он расстелил вдали от нас, в другом конце комнаты, коврик, заменявший ему постель, и подошел к очагу, чтобы приготовить себе чай.

Йонгден вежливо пригласил его присоединиться к нам, так как наш суп был уже готов и затем мы также собирались пить чай. Лама согласился, но выложил из сумки хлеб и другие продукты, чтобы внести свою лепту в общую трапезу. Затем он сел рядом с нами и принялся есть.

Тибетский обычай требовал, чтобы я оставалась в стороне от мужчин, и, воспользовавшись этим, я принялась наблюдать из своего темного закутка за незнакомцем, сидевшим у огня.

Гомтаг [151] надетый через плечо поверх дорожного костюма китайского покроя, некоторые детали его наряда и посох с железным наконечником, увенчанный трезубцем, который он воткнул в щель между досками пола, когда вошел в комнату, указывали на то, что лама принадлежит к одной из сект «красных колпаков», вероятно к секте Дзогчен.

Дунг хатам [152] , освещенный пляшущими языками огня, создавал в обыкновенном крестьянском доме таинственную и волнующую атмосферу тибетских скитов. Он напоминал мне отшельников, поблизости от которых я жила, и других схимников, с кем мне удалось лишь перекинуться несколькими словами во время случайных встреч. Он заставил меня также вспомнить о гомпчене, которого мы видели несколько дней назад, но возможно, что память о таинственном ламе еще не изгладилась в моей душе сама по себе.

151

Гомтаг — лента из ткани с пришитыми друг к другу краями, которую носят отшельники, проводящие множество часов, а подчас и ночи напролет в медитации, сидя в позе лотоса — традиционной позе скульптурных изображений Будды. Эту повязку надевают на поясницу, чтобы она помогала человеку сохранять неподвижность. В дороге ее носят через плечо.

152

Дунг хатам — посох с трезубцем, который якобы был привезен в Тибет Падмасамбханой. Это принадлежность йогов, поклоняющихся богу Шиве, но тибетские трезубцы отличаются по форме от трезубцев индийских приверженцев Шивы.