Шрифт:
И в небесной России
Есть небесный Башкортостан!
Там, в небесной Уфе,
Я, наверное, пьян.
Где народный герой
На небесном мчится коне –
Там, в небесной новостройке,
Ты приходишь ко мне!
“Пилот”, “Горько”
Глава I. Туманный дьявол
Русоволосый худощавый молодой человек вышел из подъезда кирпичной коричневой пятиэтажки значительно раньше положенного времени. Нельзя было сказать, что он испытывал трепет к свежему воздуху или в целом к природе – скорее, наоборот: на шашлыки выбирался только ради мяса и выпивки, купался в море исключительно для того, чтобы размяться, на пассажирском сидении автомобиля предпочитал уткнуться в телефон, не брезговал – как обычный беспардонный россиянин – швырнуть окурок в траву или ливневую решётку, словно это урна. Однако этим утром Андрей остаться в четырёх стенах просто не мог, поскольку, вопреки невниманию к природной повседневности,
Почему Андрей не жаловал окружавшую среду – он сильно не задумывался. Если же подобные мысли и закрадывались в его голову, то почти всегда неразрывно связывались с образом России. Не то что молодой человек совсем не считал себя патриотом – нет, разные моменты приносили ему радость, схожую с чувством любви к Родине, наподобие празднования 9-го мая, исполнения родных песен на пьянках или просмотров душевных советских комедий на Новый год. Но куда чаще любитель катаклизмов презирал мир, в котором жил: хрущёвки, плоские панельки без балконов, старый общественный транспорт, бедность и на её фоне – многих людей. Андрей никоим образом не считал себя органичной частью всего перечисленного. Он видел себя другим, достойным большего, значительно более чистого, отлаженного, можно даже было несмело сказать – конечно, с некоторой скидкой, – аристократичного. Когда удавалось неплохо подзаработать на продажах, хоть случалось это не столь часто, фанат стихий стремился покинуть вызывавшую у него бытовую брезгливость страну. Он посетил дважды Сеул, до которого всего пара часов лёта, и несколько раз Китай, а точнее – приграничные Суньку с Чунькой (Суйфэньхэ и Хуньчунь. – Прим. автора), где россияне любили покутить в выходные, затовариться трикотажем, шубами или же сделать себе зубы, и расцветший за последние годы, сопоставимый по числу жителей с Москвой Харбин, в чьём старорусском центре, как прикидывал Андрей, он уже мог бы проводить экскурсии для новичков.
Однако вследствие разницы собственного менталитета с восточным молодой человек не ощущал себя в азиатских государствах своим – разве что в отношении инфраструктуры. Оттого в далёких мечтах он представлял себя жившим где-нибудь в Европе. Впрочем, Андрей отдавал себе отчёт в том, что желание его по своей сути являлось лениво-бабским, в стиле “я хочу жить в домике у моря, но ничего для этого делать не намерена, поэтому надо найти такого мужа, который меня туда отвезёт”: мужчине же почти невозможно было отыскать себе такую обеспеченную женщину, да и если бы найти удалось, то зачем ей такой бездельник был бы нужен. Любитель катаклизмов прекрасно осознавал, что для воплощения в жизнь подобных грёз предстояло реально много работать, добиваясь постоянно профессионального роста, или же элементарно по-крупному воровать. Ни к тому, ни к другому у него тяги не наблюдалось. К первому – из-за лени, ко второму – из-за страха, а по правде – тоже из-за лени. Можно, конечно, ещё было податься в Москву, куда стекались почти все нефтегазовые российские доходы, и люди за ту же работу получали в разы больше, но и на это требовалось ещё решиться, всё продумать, но главное – накопить немалый капитал на первое время. Столичный вариант Андрей в конце концов всё время отгонял от себя и сосредотачивался на более мирских делах. Например, как наступившим утром – на новой стихии.
Захлопнувшаяся подъездная дверь оставила молодого человека наедине с практически непроглядной белой пеленой – видимость составляла от силы пять метров. Никогда в жизни владивостокец не видел такого насыщенного тумана: ни очертаний тебе двора, ни окон этажей выше второго! Он достал сигарету и закурил.
На работу можно было не спешить, поскольку ещё час назад секретарша сделала массовую телефонную рассылку сообщений о том, что в офисе всех сотрудников станут ждать лишь тогда, когда туман рассеется: из-за него городские власти полностью остановили движение общественного транспорта и, как обычно, перекрыли огибавшую сопки трассу между Седанкой и Тихой (районами Владивостока. – Прим. автора). Обладатели же личных авто рисковать своими железными конями не спешили сами – на владивостокских подъёмах и спусках при почти нулевой видимости самоуверенность являлась опасной вдвойне, если не втройне. Приморским водителям ещё крупно повезло, что на улице стоял июнь, а не зима с её обледенелыми дорогами, окутывавшими заснеженные холмы.
Выпускавший струи дыма Андрей и в обычные дни не рвался на работу, а уж в свете случившегося катаклизма – тем более. Работа была для него рутинной, не интересной и, само собой, не любимой. Отучившись на архитектора, после чего отслужив год в армии, достойного места вчерашний выпускник не нашёл: ни в творческой стезе, ни в денежной. Когда же подвернулась возможность на время попробовать себя в продажах материалов для крупного строительства, молодой человек, махнув рукой, устроился. Возведение объектов инфраструктуры на Дальнем Востоке России, приуроченное к саммиту Азиатско-Тихоокеанского сотрудничества, сулило немалый доход, ведь государство решило прилично раскошелиться и с истинно русским размахом провести встречу мировых лидеров на острове Русский (острове, соединённым с южной частью Владивостока Русским мостом. – Прим. автора). По её завершении Андрей, однако, из новой профессии не ушёл: обвыкся, потерял былой энтузиазм, стал тяжёл на подъём, а проще говоря – именно с той поры взялся часто лениться.
То ли дело курение – для него всегда находились силы: глубокой ли ночью или, как в этот день, спозаранку, когда пальцы, казалось, держали бездымную сигарету. Белые струившиеся потоки полностью сливались с туманным фоном.
Любуясь стихией, дальневосточник перво-наперво вознамерился оценить её размах – и проще всего это было быстро сделать, поднявшись на расположенную за домом Тигровую сопку. Хоть она и являлась одной из самых невысоких владивостокских сопок, тем не менее с неё открывался отличный вид на город и окружавшее его с трёх сторон Японское море. Последняя тяжка окончательно утвердила цель взобраться наверх в виде практической задачи. Запущенный щелчком тлевший окурок нашёл своё пристанище в траве возле серой приподъезной урны.
Бодро зашагавший Андрей, будто саблей, резко замахал руками в разные стороны – тщетно: как и ожидалось, белая пелена осталась непоколебимой, сверх того – не получила не единой раны. Если же из клубившегося противника всё-таки вытекла воздушная кровь, то она определённо была такого же белого цвета, как и он сам.
Владивостокец обогнул пятиэтажку, нашёл ведший в безымянный тупик поворот, который обнаружил бы даже с закрытыми глазами – и вскоре свернул с асфальта на тропинку, протоптанную среди приземистой дикорастущей зелени. К своему удивлению, дальневосточник несколько раз едва не сбился с земляной дорожки, чего раньше не случалось с ним ни в трезвом, ни в хмельном состоянии. Лишь когда подошвы чёрных туфель коснулись скалистой породы, Андрей понял, что неожиданные проблемы с ориентированием позади – до вершины оставалась плёвая дюжина метров.
Подъём на сопочный пик показал, что вокруг не изменилось ровным счётом ничего: наверху царил такой же густой туман, как у подъезда. Единственное, на Тигровой всем телом ощущались порывы прохладного ветра, который вместо свежести дарил озноб, несмотря на джинсы, лёгкий тёмно-синий свитер с треугольной горловиной и голубую рубашку под ним.
“Н-да, хоть глаз выколи, – подметил про себя молодой человек, поёжившись. – Вот это туманище!”
На верхней точке сопки напросились два вывода. Во-первых, катаклизм определённо был что надо. Необычный, повсеместный, целиком поглощавший город, с минимальной видимостью, практически – слепотой. Во-вторых, раз речь шла о тумане, то следовало спускаться к воде, потому что именно с неё белая пелена чаще всего надвигалась на Владивосток, делая его самым туманным городом России. Значит, на берегу бухты можно было по максимуму проникнуться чувством вовлечённости в непогоду.
Более ни о чём не раздумывая, Андрей приступил к спуску с Тигровой, который удавался куда сложнее, чем подъём. То тут, то там, подошвы предательски соскальзывали и со скальных выступов, и с земляных кочек.
Асфальт вернул походке, казалось, надолго потерянный ритм. Причём глухие звуки шагов стали хорошо слышаться из-за непривычной тишины: время от времени шелестела лишь листва да однажды совсем рядом мелькнул мужик, разговаривавший со своей таксой. Пары человек не встретилось даже у “Серой лошади” – сталинского дома с памятниками и колоннадой на крыше, – миновав по уклону которую, Андрей вышел к горбатой Алеутской улице. Всегда шумная, и она молчала точно затаившаяся рыба: ни шума спешивших автомобилей, ни света их фар, пытавшегося пробиться сквозь туман.
Но одним несомненным плюсом тревожная тишина обладала. Чтобы перейти Алеутскую, обычно требовалось спускаться вдоль неё дальше: либо на приличное расстояние до наземного перехода, либо в другом направлении – до подземного. В новых же условиях, повторно осмотревшись и прислушавшись, молодой человек просеменил на противоположный край дороги прямо через две сплошные. От неё до воды было рукой подать.
Нырнувший в хорошо знакомый проулок приморец вскоре оказался у долговязого белоснежного дома краевого правительства, видного в ясную погоду откуда угодно. Дальневосточника нисколько не смутило, что именно возле главного городского здания из тумана проступили силуэты растерянных, вероятно – китайских, туристов. Под схожий с мяуканьем лепет, типичный для всех восточных народов, мужчина и женщина метались из стороны в сторону. Через несколько секунд они исчезли столь же внезапно, как появились. “Точно ёжики в тумане, только с узкими разрезами глаз”, – подумалось фанату стихий. Он не знал, как выглядели в Поднебесной ежи и прочие виды диких животных, но некоторые из них, по предположению Андрея, должны были являться не менее узкоглазыми, чем люди. Ведь всё дело в тамошних ветрах – по крайней мере, так владивостокца учили в школе.