Путешествие по всему миру на «Буссоли» и «Астролябии»
Шрифт:
23 июля вечером я встал на якорь в трех лье от суши на двадцати четырех саженях и илистом грунте. Ту же глубину я обнаружил в двух лье к осту, в трех милях от континента. После заката и того времени, когда мы отдали якорь, я прошел два лье к весту, перпендикулярно к направлению побережья, чтобы установить, увеличивается ли глубина при отдалении от острова Сахалина. Однако глубина была все той же, и я начал подозревать, что уклон дна был от зюйда к норду в этом месте, где ширина пролива едва превосходила ширину реки, вода которой мелеет по мере приближения к ее истоку.
24 июля на рассвете мы подняли паруса, взяв курс на норд-вест. Глубина уменьшилась до восемнадцати саженей за три часа. Я взял западнее, но глубина оставалась в точности той же. Тогда я решил пересечь пролив дважды, в восточном и западном направлении, чтобы убедиться, нет ли здесь более значительных глубин, и обнаружить проход в этом проливе, если он существовал.
Это было единственное разумное решение при тех обстоятельствах, в которых мы пребывали. Глубина уменьшалась настолько быстро, пока мы шли к норду, что каждое лье в этом направлении приближало к нам дно на три сажени. Таким образом, предполагая, что это постепенное уменьшение глубины продолжается и дальше, мы находились не более чем в шести лье от основания залива. Также в этом месте мы не замечали ни малейшего течения. Неподвижность воды, как казалось, служила доказательством того, что это не пролив, и вполне объясняла идеальную ровность дна.
26 июля вечером мы встали на якорь у побережья Татарии, и на следующий день в полдень, когда туман рассеялся, я решил пройти на норд-норд-ост к середине пролива, чтобы, наконец, прояснить эту географическую загадку, которая стоила нам стольких усилий. Мы пошли в этом направлении, оставаясь в виду обоих берегов. Как я и предполагал, за каждое лье глубина должна была уменьшаться на три сажени. Проделав четыре лье, мы отдали якорь на девяти саженях и песчаном грунте.
Ветра от зюйда дули с таким постоянством, что почти за месяц они отклонялись от этого направления менее чем на 20 градусов. Продвигаясь на попутном ветре к основанию этого залива, мы подвергали себя опасности оказаться в таком положении, когда ветер мог погнать нас на берег, и нам, вероятно, пришлось бы ждать перемены направления муссона, чтобы выйти из залива. Но не это было самым большим неудобством. При столь сильном волнении на море, как у европейских берегов, из-за отсутствия укрытия от ветров нас могло сорвать с якоря — и это было самым важным соображением.
Эти ветра от зюйда, чей корень, если можно так сказать, находился в Китайском море, проникали, не встречая каких-либо препятствий, в самую дальнюю часть залива острова Сахалина. Они поднимали сильное волнение на море и господствовали здесь еще безраздельнее, чем пассаты между тропиками.
Мы продвинулись уже так далеко, что я хотел достичь или хотя бы увидеть завершение этого пролива или залива. К несчастью, погода становилась очень беспокойной, и волнение на море становилось все сильнее. Несмотря на это, мы спустили свои шлюпки на воду, чтобы промерить глубины вокруг нас. Мсье Бутен получил приказ пойти на зюйд-ост, и мсье де Вожуа должен был направиться к норду. Обоим было категорически запрещено подвергаться малейшей опасности, препятствующей возвращению.
Это задание следовало поручить лишь офицерам в высшей степени благоразумным, поскольку волна становилась все выше и ветер крепчал, что могло заставить нас сняться с якоря, чтобы спасти корабли. Поэтому я приказал этим офицерам ни под каким предлогом не рисковать как безопасностью наших кораблей, ожидающих их, так и их собственной безопасностью, если неодолимые обстоятельства будут требовать нашего скорейшего ухода отсюда.
Мои приказы были исполнены со всей возможной точностью. Мсье Бутен вернулся скоро. Мсье де Вожуа прошел лье на север и не нашел глубины более шести саженей. Он двигался к норду, пока море и ветер позволяли ему бросать лот. Он отчалил в семь часов вечера и не возвращался до полуночи. Море было уже очень бурным, и я, помня о несчастье в гавани Французов, начал испытывать сильнейшую тревогу. Его возвращение показалось мне наградой за ту борьбу, которую вели наши корабли с очень плохой погодой, ибо на рассвете мы были вынуждены уходить.
Волнение было столь сильным, что мы потратили четыре часа, пытаясь поднять якорь. Кабаляр порвался, кабестан [172] раскололся: это происшествие привело к тяжелому ранению троих матросов. Мы были вынуждены поставить на фрегатах все паруса, какие только могли выдержать мачты, хотя ветер был очень силен. К счастью, ветер слегка отклонялся от зюйда к зюйд-зюйд-весту и зюйд-зюйд-осту, и за сутки мы смогли пройти пять лье.
28 июня вечером туман рассеялся, и мы обнаружили себя у побережья Татарии у входа в залив, который, как нам показалось, глубоко врезался в сушу и предлагал нам удобную якорную стоянку. Мы испытывали крайнюю нужду в древесине, и наши запасы воды также сильно уменьшились, поэтому я принял решение сделать здесь остановку и передал сигнал «Астролябии» пройти вперед и промерить глубины. В пять часов вечера мы встали на якорь возле северной оконечности этого залива на одиннадцати саженях и илистом грунте.
172
Кабестан (от фр. cabestan) — якорная лебедка, представляющая собой вертикальный ворот с рычагами; кабаляр, или кабаляринг (от нидерл. kabelaaring), — дополнительный канат, крепимый к кабестану для облегчения подъема якоря.
Мсье де Лангль, который сразу же спустил на воду шлюпку и лично измерил глубины, доложил мне, что этот рейд предоставляет мне наилучшее возможное укрытие по ту сторону четырех островков, которые защищают его от ветров с моря. Он высадился на берег возле татарской деревни, где его встретили вполне дружелюбно. Он нашел место для пополнения запасов воды, где чистейшие потоки низвергались бы водопадами прямо в бочки наших баркасов. И острова, от которых якорная стоянка находилась не далее трех кабельтовах, были покрыты лесом.
Основываясь на донесении мсье де Лангля, я отдал приказ подготовиться к переходу во внутреннюю часть залива на рассвете. В восемь часов утра мы встали там на якорь на шести саженях и илистом грунте. Я назвал это место заливом Де-Кастри [173] .
Глава XIX
Июль — август 1787
173
Это название сохранялось до 1952 г., когда залив был переименован в залив Чихачева. Николай Матвеевич Чихачев (1830–1917) — адмирал, генерал-адъютант, начальник главного морского штаба и управляющий морским министерством. В 1851–1853 гг. он находился в составе Амурской экспедиции Г. И. Невельского и описал залив Де-Кастри. Позднее деятельно участвовал в описании и освоении Сахалина.
Установив невозможность пройти к северу от острова Сахалина, мы открыли для себя новую последовательность событий: теперь было весьма сомнительно, что мы сможем в этом году прибыть на Камчатку.
Залив Де-Кастри, в котором мы только что встали на якорь, расположен в дальней части залива между Татарией и Сахалином, в двухстах лье от Сангарского пролива — единственного места, где мы могли наверное выйти из Японского моря.
Ветра от зюйда были здесь сильнее, устойчивее и неодолимее, чем в китайских морях, откуда они приходили. Поскольку они были зажаты между двух побережий, их наибольшие отклонения к осту и весту составляли не более двух румбов. Даже при легком бризе на море поднималось столь сильное волнение, что нам приходилось заботиться о сохранении наших мачт. Кроме того, ход наших кораблей был не настолько хорош, чтобы мы могли надеяться пройти до завершения благоприятного времени года двести лье против ветра в столь узком проливе, где почти постоянные туманы крайне осложняют лавирование.