Путешествие в будущее и обратно
Шрифт:
В предыдущие годы я пережил катастрофу гораздо более серьезную, когда потерял возможность заниматься наукой, но это жалкое судилище потрясло меня едва ли не сильнее. Нет, видимо, ничего страшнее, чем откровенное — в глаза, обложное предательство коллег, друзей. После такого события встает вопрос: как жить дальше?
Вскоре после педсовета Черкасова предложила мне уйти из школы «по собственному желанию». Это была как бы милость с ее стороны. Но, наверное, так ей посоветовали в министерстве. Дело было все-таки весьма щекотливым.
Характеристику Черкасова написала мне витиеватую, смутную — я ожидал худшей. Но не понравились мне глаза Черкасовой: в
В конце концов я пошел в гороно (городской отдел народного образования) и задал прямой вопрос, что означает моя характеристика и почему мне отказывают в приеме на работу в школах, в которых есть вакансии?
Молодой циничный кадровик объяснил мне, что характеристика эта не закрывает мне возможности работать преподавателем, но ограничивает категории школ, в которых я могу преподавать. На мой вопрос, каковы же эти разрешенные категории, кадровик с наглой усмешкой ответствовал: это школы, расположенные в местах заключения. Но зарплата там выше, чем в обычных школах, обрадовал он меня. Надбавка, так сказать, на молоко за вредность.
Такая вот получилась история. Уголовник, угрожавший убить меня, добился аттестата зрелости и пошел гулять по жизни уже законченным рэкетиром и бандитом, а мне предложено было добровольно идти в тюрьму! Или — расстаться со специальностью (второй в моей жизни), что я и вынужден был сделать.
Но хочу тут оговориться. Ужасное было то время, ужасный был строй, тоталитарный, коммунистический, социалистический — называйте как хотите, однако для сторонников нынешнего «либерально-демократического» строя в его ельцинской ли, путинской ли фазе должен заметить, что их строй, по крайней мере, не лучше. Каких-то ужасов не стало, зато другие прибавились. Жизнь большинства учителей, в частности, стала еще хуже, много хуже! Демократии в школах не прибавилось, а нищета усилилась.
Во время моей конфронтации с директрисой произошло еще одно событие, сильно повлиявшее на формирование моего мировоззрения. В разгар конфликта, когда я уже знал, что Черкасова допрашивает учеников, не вел ли я в школе антисоветской пропаганды, ко мне подошли двое рабочих учеников-железнодорожников и сказали мне поразительную вещь.
— Вадим Владимирович, — сказали они, — Черкасова допрашивает всех, не вели ли вы с нами антисоветских разговоров. Так вот, имейте в виду, что никто из нас (т. е. из рабочих учеников) вас не выдаст! Ни в коем случае! Будьте спокойны...
И никто не выдал! А это, напомню, происходило всего лишь через два года после смерти Сталина.
Поясню, что антисоветские разговоры я вел в основном с рабочими учениками, с теми из них, которые проявляли интерес и вызывали доверие. Рабочих учеников у нас было примерно процентов тридцать. Остальную массу частично составляла приблатненная шпана, исключенная из дневных школ, но преимущественно — дети из интеллигентных семей, учившиеся у нас ради получения льгот при поступлении в вузы. Хрущев ввел тогда закон о необходимости двухлетней трудовой практики перед учебой в вузе. И чтобы не терять этих двух лет, в которые можно было и в армию загреметь, дети интеллигенции кинулись в школы рабочей молодежи, одновременно работая где-нибудь, а чаще получая фиктивные справки о работе. Без трудовой практики можно было поступить в вуз, лишь имея золотой аттестат и все пятерки на приемных экзаменах. И донесли на меня два представителя интеллигенции. Но эти молодые люди только краем уха слышали от кого-то о моих антисоветских разговорах. С учениками из среды интеллигенции я подобных бесед не вел, так как они были либо трусливы, либо не интересовались «политикой», т. е. жизнью страны.
Поведение рабочих учеников поразило меня, особенно на фоне предательства учителей. Такое не забывается.
К слову, и в других отношениях ученики из рабочих производили сильное впечатление. Они старательно учились, помогали налаживать лаборатории и не только не хамили, не хулиганили, но и шпану в классах заставляли вести себя тихо. Они их не трогали, но если в классе сидело хотя бы два-три рабочих ученика, проблем с дисциплиной не было. «Приблатненные» боялись их, как мыши кошек, от одного их присутствия стихали!
«Вам хорошо, — говорили учителя своим коллегам, у которых в классах были рабочие, — у вас в классе нет хулиганства». При отсутствии рабочих шпана ходила на головах и издевалась как над учителями, так и над учениками из интеллигенции.
События в школе, как я уже говорил, стали для меня началом пути «в будущее», послужили «ньютоновским яблоком», толчком к размышлениям о природе человека и о том, как можно изменить условия человеческого существования, чтобы поведение людей стало более человечным.
Мне было ясно, что причина предательского поведения учителей крылась в их полном бесправии. Ведь все учителя страдали от наглецов и хулиганов, на которых не было управы из-за процентомании и стоящей на ее страже директрисы. Но учителя не имели права голоса ни в каких вопросах, все единолично решал директор. И каждый из учителей думал приблизительно так: если я выступлю в защиту Белоцерковского против Черкасовой, то это ничего не изменит, Черкасова все равно добьется аттестата для Воронцова и Белоцерковского уволит, а потом — и за меня примется!
И тогда впервые я начал задумываться о том, к чему приводит отсутствие у работников права решающего голоса, отсутствие демократии внутри трудовой ячейки.
Рассуждал я примерно следующим образом. Директор-единоначальник, т. е. диктатор — зачем он нужен в школе? Чтобы отравлять жизнь учителям, мешать им работать на совесть, унижать перед учениками, разобщать и стравливать друг с другом? Реально директор в школе нужен лишь в помощь учителям. То есть не директором он должен быть, а как бы ответственным секретарем. Все в школе зависит от учителя, на уроке он остается один на один с классом, и никто лучше учителей не знает нужды и проблемы школы, и поэтому педагогический совет учителей должен все решать, как парламент в демократических странах. А директор-секретарь вместе с завучем и завхозом должны осуществлять решения учителей, педсовета. В школе, в которой учителя будут главными управляющими, субъектами власти, их авторитет в глазах учеников будет стоять на значительно более высоком уровне, нежели в «директорских» школах.
Люди, слабо разбирающиеся в психологии, не способны себе представить, как тлетворно сказывается на формировании характера детей и подростков подчиненность, зависимость учителей от директора, страх перед ним. Когда директор заходит в класс, и учитель, стараясь не подавать вида, внутренне напрягается, волнуется, ученики все это прекрасно чувствуют и видят. Достойное положение учителя будет способствовать воспитанию чувства собственного достоинства и у учеников, одного из важнейших качеств свободного человека, до сих пор очень слабо развитого в России.