Путешествие в будущее и обратно

Белоцерковский Вадим

Потом Сахаров мягко поддержал совет, данный мне Шихановичем: «Да, наверное, Юра прав. У него большой опыт, он мужественный и умный человек».

Таким был Сахаров, что называется, в «политическом» быту.

И еще один эпизод. Осенью 1972 года, когда палестинские террористы захватили, а потом и убили в Мюнхене группу израильских спортсменов, мы решили организовать митинг около ливанского посольства и вручить на имя посла письмо протеста с требованием убрать с территории Ливана базы палестинских террористов. Я сообщил о митинге Сахарову, и он пообещал прийти.

В назначенный час оповещенные нами люди стали собираться около ливанского посольства. Оно находилось на Садовом

кольце напротив образцовского театра кукол. Люди вырастали как из-под земли! В течение нескольких минут собралось около ста человек, по тем временам очень много. Пришли главным образом «отказники» (на эмиграцию по израильским приглашениям) и некоторое число «чистых» диссидентов. И как только пробил назначенный час, из переулков, расположенных по бокам посольства, скорым шагом вышли полчища солдат внутренних войск и охватили плотным кольцом всех собравшихся. За ними из тех же переулков выкатились автобусы. В КГБ, разумеется, знали о нашем митинге и хорошо подготовились. Началась «погрузка» собравшихся в автобусы. Проводилась она с усердием: тех, кто пытался сопротивляться, неслабо били и заламывали руки. Математика с мировым именем, профессора Мойшезона (который был среди подписантов сахаровских обращений в Верховный Совет) протащили мимо меня за ноги — голова его стукалась об асфальт — и закинули в автобус, в котором его приняли солдаты, предусмотрительно там размещенные. Но Сахарова нигде не было видно, и я был этому, конечно, очень рад: не дай бог, и он бы попал под горячую руку чекистам.

Автобусы отвезли всех жаждущих демократии и израильских виз в знаменитый вытрезвитель на Войковской улице. Знаменитый тем, что в него, как правило, отвозили всех задерживаемых участников диссидентских митингов. Среди милиционеров он получил прозвище «еврейского вытрезвителя». Среди диссидентов было много евреев, а среди милиционеров — антисемитов! Нас рассовали по палатам, уставленным кроватями, держали под охраной и под конвоем водили в туалет. Пошел и я в туалет в сопровождении милиционера, и вдруг увидел, что навстречу мне из туалета милиционер выводит Сахарова — «на минуточку», как говорят в Одессе, создателя советской водородной бомбы!

— Андрей Дмитриевич! — кинулся я к нему. — И вы здесь! Как вы... — я запнулся, не зная, как спросить, не попал ли он под горячую руку «блюстителей порядка»? Но Сахаров понял меня и сказал, что он опоздал, и что милиционеры обращались с ним «вполне корректно».

Как я узнал потом, он, опоздав на несколько минут, наткнулся на оцепление, и оказавшиеся рядом, за оцеплением, демонстранты воспроизвели потом замечательный диалог между Сахаровым и офицером милиции, преградившим ему путь.

— Будьте добры, — спросил офицера Сахаров, — скажите, пожалуйста, где здесь ливанское посольство?

— А вам зачем туда надо?

— Я хочу выразить протест против убийства израильских спортсменов в Мюнхене, — ответил Сахаров.

— Тогда вам вон в тот автобус! — показал офицер и знаком велел двум милиционерам «проводить» туда академика.

Диалог этот замечателен был и тем еще, что напоминал знаменитый ответ царя Николая I одному из декабристов, ведшему своих солдат свергать его. Когда декабрист, не узнав в лицо нового императора, в ответ на его вопрос, куда и зачем он идет, ответил, что идет устанавливать Конституцию, Николай находчиво указал ему: «Тогда вам вон на ту площадь!». Площадь была уже окружена верными царю войсками и артиллерией!

Поздно ночью «клиентов» вытрезвителя стали по одному вызывать на допрос. Прибыла целая бригада из КГБ. После допроса нас предупреждали, что в случае дальнейшего участия в подобных противозаконных мероприятиях мы будем привлекаться к суду по какой-то там статье, и выпускали из здания. Однако по традиции все освобожденные дожидались остальных своих товарищей на улице, чтобы в случае задержания кого-либо немедленно поднять тревогу. Когда выпустили меня, перед зданием милиции уже толпилась довольно большая группа освобожденных демонстрантов, в которой выделялась высокая фигура Сахарова. Вместе со всеми он простоял на улице часов до двух ночи, пока не выпустили последнего демонстранта.

О том, что Сахаров не пропускал почти ни одного политического судебного процесса и целыми днями вместе с друзьями и близкими подсудимых в любое время года и в любую погоду простаивал возле закрытых дверей «открытых» процессов, хорошо известно. «Зал переполнен», — обычно говорили охранники. Составлял или подписывал Сахаров и огромное число обращений в защиту преследуемых диссидентов. Приезжал на обыски, чтобы подбадривать обыскиваемых своим присутствием в самые трудные для них первые часы. Чаще всего чекисты не пускали друзей в обыскиваемую квартиру, и им приходилось часами стоять на лестнице. В 1974 году Сахаров даже держал голодовку в защиту Владимира Буковского и ряда других политзаключенных.

При этом известность и заслуги диссидентов не играли для Сахарова никакой роли. Он так или иначе помогал всем, кому мог. А ведь Сахаров имел основания ценить свое время не меньше, чем кто-либо другой. Солженицын, к примеру, не только не приезжал на суды, митинги и обыски, но и не подписывал обращений в защиту преследуемых. Солженицын объяснял это необходимостью не допускать девальвации своего имени и подписи, которые, подразумевалось, нужны были для более важных целей. Анатолий Левитин-Краснов рассказывал мне, как он в 1974 году просил Солженицына подписать обращение в защиту Буковского, находившегося тогда в очень тяжелом положении, и получил отказ с упомянутым выше обоснованием.

Отсутствие элитарного подхода и самоотверженность в поддержке преследуемых представляются мне характерными чертами Сахарова, отличавшими его, увы, от большинства советских диссидентов. Не будь Сахарова, диссидентское движение было бы куда менее заметным и подавлено было бы наверняка значительно раньше, чем это в конце концов случилось.

Валентин Турчин, один из лидеров правозащитного движения в 60—70-х годах, как-то написал, что Сахаров «демонстрирует новую модель поведения, влияние которой огромно и по-настоящему проявится лишь в будущем».

Я совершенно согласен с этим. И теперь уже можно сказать, что влияние Сахарова проявилось прежде всего в развитии международного правозащитного движения, которое, в свою очередь, повлияло на процесс выхода западного мира из эпохи средневековья, в которой он пребывал, по моему убеждению, до 1945 года. (А наша страна — и до сих пор!) Влияние Сахарова, как это ни парадоксально, меньше всего сказалось на советском диссидентстве и почти совсем не отразилось на российско-советском обществе.

Говоря о «модели поведения» Сахарова, надо не забывать (а это часто забывается) и то исключительное обстоятельство, что Сахаров ради исполнения своего долга перед людьми, начиная с протестов против испытания термоядерных бомб, лишился того, чего люди чрезвычайно редко решаются лишиться по собственной воле: возможности эффективно заниматься главным делом жизни — наукой, исключительно высокого, привилегированного положения и своих немалых сбережений, которые он в 1969 году пожертвовал на строительство детских медицинских учреждений, онкологического центра и в Красный Крест. От заседаний с руководителями страны «опуститься» до защиты прав человека! Я лично не припомню подобного прецедента.