Путешествие в Древний Вавилон
Шрифт:
Таким образом, учитывая все вышеизложенное, можно сказать, что нынешние жители Ирака в антропологическом отношении являются в основном потомками обитателей древней Месопотамии и в меньшей степени других народов, приходивших туда позднее. Сохранив культурное наследие древности, присоединив к нему достижения многих других народов и свои собственные, они стали в дальнейшем носителями одной из самых блестящих культур раннего средневековья: Ирак был центром Арабского халифата, а Багдад — наряду с Константинополем — одной из культурных столиц мира. А языки, на которых говорило население древней Месопотамии, в силу различных обстоятельств вымерли еще в древности, но их след остается в более поздних языках вплоть до нашего времени.
Древнейшими
Аккадский язык относится к восточной ветви группы семитских языков семито-хамитской (по новейшей терминологии — афразийской) языковой семьи. В настоящее время живых языков, принадлежащих к этой ветви, не существует.
Что же касается шумерского, то до сих пор все попытки установить его родство с каким-либо из известных живых или мертвых языков оказывались безуспешными. Шумерский язык пытались связать с армянским, венгерским, грузинским, древнеегипетским, китайским, тюркскими языками. Заметим, что все перечисленные языки не родственны между собой, т. е. относятся к разным языковым семьям. Такие попытки делались и дилетантами, и учеными, но все они не выдерживают сколько-нибудь серьезной критики. Не составляет в этом смысле исключения и последняя по времени попытка, предпринятая О. Сулейменовым в его книге «Аз и Я» (Алма-Ата, 1976).
По-видимому, шумеры и аккадцы не были первыми обитателями Двуречья. Удается обнаружить слабые следы некоего субстратного языка, условно именуемого «банановым» из-за сходства структуры его слов с английским словом «banana»: они содержат повторяющиеся слоги. Таковы, например, имена богов: Бунене, Забаба и т. п. Кроме того, названия некоторых древнейших населенных пунктов Шумера не имеют сколько-нибудь удовлетворительной шумерской или иной этимологии. Практически это все, что можно сказать о дошумерском населении юга Месопотамии.
Шумеры появились на крайнем юге Двуречья в конце V — начале IV тысячелетия до н. э. и заселили территорию, северная граница которой проходила примерно у нынешнего Багдада. Откуда они пришли, пока неясно. Существует теория, что пришли они с Востока — из Ирана или даже Средней Азии. Но сами шумеры связывали свое происхождение с Дильмуном, т. е. Бахрейном. Следует отметить, что шумерское слово «кур» означает «гора» и «чужая, враждебная страна» (свою страну шумеры называли «калам»). В шумерской мифологии горы обычно — обиталище грозных и враждебных сил.
Аккадцы заселили Месопотамию с севера, придя туда, скорее всего, через Сирию. Когда именно это произошло, сейчас сказать невозможно, но, во всяком случае, не позднее IV тысячелетия до н. э. Таким образом, между зонами, где обитали преимущественно шумеры (юг) и аккадцы (север), образовалась широкая полоса со смешанным населением. На очень большую давность такого сосуществования указывают древнейшие заимствования из аккадского языка в шумерский и из шумерского в аккадский.
Для правильного понимания характера этого сосуществования необходимо подчеркнуть, что ранняя древность не знала национальной и религиозной вражды. Противоположная точка зрения, согласно которой национальная и религиозная вражда столь же древни, как и человечество, присущи, так сказать, самой человеческой натуре, не основана на фактах и служит лишь для оправдания националистической пропаганды.
Для человека ранней древности понятия «язык» или «культура» были слишком обширными и абстрактными. Его патриотизм не простирался дальше собственной общины. В условиях, когда война была таким же постоянным занятием, как хлебопашество и скотоводство (она порождалась экономическими причинами), потенциальным врагом были соседние общины, а потенциальным союзником — соседи соседей, независимо от этнической принадлежности тех или других. При этом, однако, могло осознаваться и некое единство, более обширное, чем община. Так, древние греки осознавали себя «эллинами», имели сходную культуру, общий пантеон и общие культовые центры в Олимпии и Дельфах. Все это не мешало греческим полисам вести между собой кровопролитные войны. Равным образом и жители Двуречья, ведя межобщинные войны, осознавали себя «черноголовыми» или «народом черноголовых» и имели общий культовый центр в Ниппуре, где находился храм верховного бога, именовавшегося по-шумерски Энлиль, а по-аккадски Эллиль.
Национальное самосознание, а вместе с ним, к сожалению, и национальная рознь возникают лишь гораздо позднее, когда создаются мировые державы, империи. Именно там впервые появляется различие между свободными — между гражданином и подданным, между народом-угнетателем и угнетенными народами. Такое положение неизбежно порождает на одном полюсе национальное чванство, а на другом — ущемленное национальное самолюбие. Одни думают: «Мы лучше других, ибо покорили всех (или многих)», другие: «Мы не хуже (лучше) их, нам просто не повезло». В доимперские времена такие вопросы просто-напросто не возникали. Для подтверждения сказанного лучше всего привести пример опять-таки из истории Греции. Великий греческий историк Геродот писал свой труд по свежим следам греко-персидских войн, закончившихся, как известно, блестящей победой греков. Однако Геродот пишет о персах с полным уважением и объективностью. Именно это качество его труда вызвало гнев другого замечательного греческого писателя Плутарха. Он обозвал Геродота «персолюбом» и даже написал специальный трактат «О злонравии Геродота». Тут нет ничего удивительного. Во времена Геродота грекам незачем было «самоутверждаться», ибо они не чувствовали себя униженными. Во времена Плутарха Греция находилась под пятой Рима, и Плутарх тяжело переживал это национальное унижение. Ведь и главный свой труд «Сравнительные жизнеописания» он написал для того, чтобы показать, что греки ничем не хуже римлян.
Что же касается вражды религиозной, то она появляется лишь вместе с догматическими религиями (поздним иудаизмом, христианством и исламом), т. е. с теорией, согласно которой существует лишь одна «истинная вера», а сторонники других вер суть приспешники зла или в лучшем случае заблудшие. Многобожие ранней древности легко принимало любых богов и любые культы. Каждый человек, разумеется, прежде всего чтил богов своей общины, но признавал существование иных богов, а приехав в чужую страну, спешил принести жертвы ее «хозяевам», т. е. местным богам.
Исходя из всего этого, следует подчеркнуть, что встречающиеся в научной литературе (главным образом западной) рассуждения о «соперничестве» шумеров и аккадцев, о «покорении» первых вторыми, о «шумерском возрождении» и т. п. не имеют под собой научной почвы. Правильнее говорить о господстве той или иной общины или династии (шумерской или аккадской, что было в значительной степени делом случая).
Но пока вернемся к самой ранней истории. В древности низовья Тигра и Евфрата выглядели иначе, чем теперь. Персидский залив (вернее, его лагуна) простирался гораздо дальше к северу, а Тигр и Евфрат не соединялись в единое русло Шатт-эль-Араб, а впадали в лагуну самостоятельными устьями. Пространство между ними было почти целиком занято болотами, озерами, зарослями гигантского тростника. Более высокие участки представляли собой подобие саванны с высокой травой и кустарниками. Тростниковые заросли были обиталищем ядовитых змей и москитов, там свирепствовала болотная лихорадка. В кустарниках жили львы и леопарды, на открытых пространствах — огромные свирепые туры. Возможно, водились и слоны. Маленькие человеческие общины были отделены друг от друга почти непреодолимыми препятствиями. Единственными путями сообщения служили речные протоки. Хотя наносная лёссовая почва была исключительно плодородна, урожаю постоянно угрожали несвоевременные разливы или, наоборот, засухи. Если половодье совпадало с сильным южным ветром, нагонявшим воду с лагуны, катастрофическое наводнение сносило жилища и амбары и уничтожало посевы. Всемирный потоп — не выдумка, он действительно имел место, и даже неоднократно. Ведь для древнейшего обитателя Двуречья оно и было «миром».
Скудная, полная опасностей и невзгод жизнь долгое время жестко ограничивала рост населения. Но постепенно люди укротили реку. Вероятно, они начали строить дамбы и каналы, имея весьма скромную задачу: оградить свои поля от наводнений, отвести лишнюю воду. Но затем поняли, что эти сооружения могут служить и более важным целям. Дело в том, что в Месопотамии (в отличие от Египта) разлив рек происходит в неподходящее время — весной, а хлеб сеют осенью. Жители Двуречья догадались, что с помощью дамб и каналов можно запасать воду, приводить ее в нужное место и в нужное время. Следствием перехода к системе искусственного орошения явилось огромное повышение производительности труда. Хотя каждый общинник не менее двух месяцев в году работал на оросительных системах, эта тяжелая работа окупалась с лихвой. Урожай теперь был почти гарантированным и весьма высоким (иногда — сам-шестьдесят). Появилась возможность накопления материальных благ, стало быстро расти население, и, следовательно, началось классовое расслоение общества. Войны, которые раньше сводились к случайным стычкам из-за охотничьих угодий, похищенных женщин и т. п., теперь велись с целью грабежа, расширения территории, захвата каналов или естественных ответвлений русла Евфрата.