Путешествие в Элевсин
Шрифт:
– И что, никто в русской литературе не понимал?
– Господи, да она вся об этом. Толстой, Достоевский, Солженицын, Варвара Цугундер… Но любой разговор об элементарной гигиене души объявляется у нас прожектерством или вредительством. А самое изумительное, что необходимость кровопролития оправдывается величием русской культуры, которая чуть больше чем вся состоит из рвотных спазмов по его поводу.
– Хорошо, – сказал я. – Но почему случается именно так?
– Я же объяснила.
– Нет, как одно следует из другого, я понял. Дурная бесконечность с защелкой. Но отчего так выходит все вместе?
–
– Поделитесь.
– Существует такое понятие – национальная душа. Она связана с трансфизическими пространствами. Эдакое, знаете, северное сияние духа в другом измерении. Некоторые люди способны эти слои воспринимать.
Кусты водорослей по сторонам почему-то приняли форму парадных знамен – на северное сияние это походило не очень, но выглядело торжественно.
– И что они говорят? – спросил я.
– Тут одно из двух. Либо трансфизический слой над Россией уничтожен – захвачен астральными монголами, сгнил, сгорел и так далее. Либо с небесной Россией все прекрасно, но наша с вами физическая страта – это настолько малоценный для нее слой…
Рыба замолчала.
– Продолжайте, – сказал я, – прошу вас.
– Русский бог, возможно, велик и светел. Не хочу рассуждать о том, чего не вижу. Но как быть человеку, понявшему, что он у этого деятеля просто дешевый расходный материал? А ведь логосов в мире много. И не все требуют век за веком проливать кровь в промышленных масштабах.
– За что? – спросил я.
– Вот это и есть главная загадка. Потому что все ею поливаемое максимум через полвека уже продается по демпингу. А в самых элегантных случаях – уже через две-три недели. И если что-то сохраняется из века в век, то именно такая модель. Перманентное сокрушение черепов с последующим нестяжательством.
– Верно, – сказал я. – Раскольников даже бриллиантов из стула не взял, да? Если я не путаю.
– Нет, – ответила рыба. – Не путаете. Не взял.
– Для европейской культуры такое тоже характерно?
– Нет. Там если герой голову кому проломит, то хотя бы вещички приберет. И старушенцию на мыло пустит – все не зря умерла. Это чисто русская безалаберность и бескорыстие. Нельзя же считать корыстью продвижение какой-нибудь номенклатурной ладьи на две мокрые клетки. Я говорю – сеть Индры. У думающего человека возникает вопрос – может, русский бог просто… Не хочу употреблять грубое слово, я все же филолог. Скажем так – может, его следует понимать по аналогии с нашим земным начальством? Сказано ведь: как внизу, так и вверху.
– Вы намекаете, что он не очень сообразительный?
– Именно. Мы думаем, на небесах все возвышенно и троично. А там все конкретно и треугольно. В бермудском смысле.
– В бермудском смысле, – повторил я. – Не знаю, что это, и не хочу подсасывать. Но по звучанию похоже на медведя, который… не слишком умен.
Рыба улыбнулась.
– Я не имела в виду. Но да.
– Ладно, – сказал я, – общий посыл ясен. Он не радует.
– Меня тоже, – ответила рыба. – Но что делать?
– А вы не можете ошибаться?
– Вряд ли. Я по молодости впитала слишком много русской речи. Слышали, наверно, про великое русское слово? Ахматова сберегла, а я по неосторожности проглотила. Кукухотерапевты потом не помогают. Нужна
– Руководству я всего этого не объясню, – сказал я. – Давайте вернемся в практическую плоскость. Какого целеполагания можно ожидать от нашего алгоритма? В случае управления неограниченными ресурсами?
Рыба подумала.
– Он поведет всех к счастью. А поскольку это счастье будет таким, что другого уже не надо, предварительное кровопролитие тоже должно быть запредельным. Чтобы на брызги пенять стало некому. В общем, путь к великому счастью через великую жерт…
Рыба замолчала, словно поперхнувшись собственными словами.
– Продолжайте, – попросил я тихо.
– Через великую жертву. Алгоритм потащит нас в рай, прыгая через ступеньки. Никакой нормализации не будет. Но рано или поздно случится фазовый перегиб с защелкой, и ситуация приобретет инфернальную устойчивость. Начнется многолетний ледяной привал на пути к небу. Долгая дорога Родиона Раскольникова в небесную Сибирь под пение мобилизованных старушек. А на почтовых станциях будут жарить комаринского поручик Киже, казак Ли Хой, есаул Танаш и другие герои русского комикса. То есть, простите, космоса.
Кусты по сторонам колыхались теперь так яростно, словно в их гуще ковали смену человечеству. Но я сознательно избегал туда смотреть.
– Конкретные решения можете предсказать?
– Нет, – сказала рыба.
– Хотя бы в порядке бреда?
– Там все будет в порядке бреда. Ну, например, ваш алгоритм объявит наступление золотого века и убьет по этому поводу миллион человек…
– Какие-нибудь характерные черты и приемы?
– Объективация. Русские писатели объективируют практически все, о чем пишут. Моральный релятивизм, замаскированный под нежелание выбирать между жабой и якобы гадюкой. Мизогиния, доходящая до трансофобии. Имперское трубадурство. А главным техническим приемом, думаю, станет многоканальная буквализация метафор.
– Слушайте, я же не литературовед. Нельзя проще?
– Ждите, короче, царствия небесного. Ваш алгоритм его уже готовит, не сомневайтесь. Скоро поедем в рай.
– А что такое рай в условиях морального релятивизма?
– Рай, если вы еще не поняли – это просто лубок. Рисунок на потолке в пыточном подвале. Реальной будет только кровь.
Я вздохнул.
– Впрочем, – смилостивилась рыба, – это все гадание на кофейной гуще. На самом деле у нас впереди крайне интересный опыт. Если алгоритм действительно уловил глубинную суть русской культурной матрицы, она проявится в момент окончательного кризиса и следующего за ним катарсиса. Только тогда и станет понятно, какой из многочисленных импринтов оставил в нас самый глубокий след.
Никак иначе мы в эту тайну не проникнем. Так что ждите.
– Ничего конкретней сказать не можете?
– Сейчас нет. Но если придет в голову что-то новое, я свяжусь…
Попрощавшись с рыбой, я стал подниматься из черноты в синь. Ломас, как выяснилось, меня не ждал. Значит, пора было в Рим.
Как странно, думал я – нырнуть в эту влажную бездну из счастливого зеленого мира, чтобы вернуться потом в жестокий Древний Рим. Это, конечно, просто совпадение – но одного касания Русского Логоса довольно, чтобы мир изменился самым роковым образом…