Путешествие в Лилипутию

Свифт Джонатан

Придя в себя, она некоторое время ошеломлённо рассматривала моё естество, а потом уселась на него, как садится лесоруб на поверженный ствол, и, раскинув изящные ножки, властным жестом показала пальчиком на своё крохотное лоно, требуя тех самых ласк, которые я предлагал прочим моим посетительницам. Видимо, слухами полнилась лилипутская земля, иначе откуда императрице было в точности знать, что творится у меня в доме за закрытыми дверями, когда туда приходят искательницы наслаждений? Я принялся щекотать её травинкой, с удовольствием наблюдая, как под маской закатываются в неге её глаза.

Она в женском своём проявлении ничуть не отличалась от других моих гостий. Те же звуки, те же движения…

Возможно, она так и ушла бы, пребывая в заблуждении относительно своего инкогнито, но в последний момент, когда, сидя на моем скакуне,

она затрепетала в лихорадке сладострастия, маска съехала набок, и я получил возможность ещё раз увидеть её лицо. Придя в себя, она не стала возвращать маску на место, но, гневно посмотрев на меня надменным взглядом, выразила убеждение, что понятия чести мне не чужды. В чем я и поспешил её заверить. Однако сама она непонятно почему с того самого дня воспылала ко мне ненавистью и не упускала случая тем или иным способом насолить. В особенности её неприязнь ко мне усилилась после пожара в императорском дворце… Но это другая история, о которой я расскажу чуть позже.

А пока настало время для рассказа о другом небольшом приключении, слава Богу, закончившемся ко взаимному удовлетворению и без кровопролития. Однажды среди моих обычных вечерних посетительниц из весёлого дома оказалась одна незнакомка, что само по себе было делом вполне обычным. Вот только характер моей гостьи выходил за рамки обычного. Она была особой экзальтированной, и во время скачек, приближаясь к кульминации, кричала и стонала громче других тоненьким голоском. Когда же мои гостьи собрались уходить, она демонстративно задержалась, сказав, что у неё до меня дело чрезвычайной важности. Когда мы остались один на один, она призналась в безумной любви ко мне, и сказала, что если я буду настаивать на её возвращении к мужу, то она наложит на себя руки, потому что жизнь без меня утратила для неё всякий смысл. Она добавила, что она не какая-то там простолюдинка, желающая подкормиться с моего стола, а её муж один из знатнейших карбюков (носивший даже титул карбюк-бюка, которого за всю историю империи были удостоены всего два десятка её самых выдающихся подданных) в империи, но она готова пожертвовать своим беззаботным будущим ради любви ко мне.

О, любезный мой читатель, мог ли я настаивать после этого на её возвращении домой? Я попытался убедить её в необдуманности такого поступка, но какое там - она и слушать ничего не хотела. Она сказала, что уже присмотрела себе комнатку - на хорах башни, что многого ей не нужно и она готова довольствоваться малым, лишь бы быть рядом со мной.

Должен сказать, что к тому времени нардаки и даже карбюки стали моими частыми гостями - многие приезжали спросить совета в тех или иных делах, многие познакомиться или заручиться моей поддержкой, так как в тот период я ещё пользовался влиянием. А потому я ничуть не удивился, когда на следующее утро перед моей скромной башней остановилась карета, в которую были запряжены шесть первостатейных лошадей белой масти. Гербы на дверцах кареты свидетельствовали о знатности владельца, а надменная повадка слуги, который соскочил с облучков и постучал в дверь, чтобы сообщить о прибытии своего господина, говорили, что его хозяин не только знатен, но и, по всей видимости, занимает немалый пост в правительстве Его Величества. Так оно и оказалось. Только этого визитёра ко мне привело вовсе не желание познакомиться или изъявить своё почтение.

Когда слуга известил о прибытии его светлости карбюк-бюка, я даже не сразу связал это имя с именем моей постоялицы, которая поселилась в помещении на хорах башни - будучи любительницей поспать по утрам, она выбрала себе самые удалённые покои, куда не доходили звуки с улицы и где не слышны были хлопоты моих слуг. Как выяснилось через несколько мгновений, моя постоялица была супругой его светлости, что и стало причиной его ко мне столь раннего визита.

Его светлость, войдя в башню и остановившись передо мной, смерил меня уничтожающим взглядом, а затем, не говоря ни слова, три раза топнул правой ногой и трижды испустил ветры, что получилось у него довольно громко, хотя и в тональности абсолютно несхожей с той, что привычна для наших соотечественников, - будто разъярившийся комар гигантских размеров своим отчаянным писком предупреждал об атаке.

Здесь я должен сделать отступление и доложить моему читателю о лилипутской традиции, с которой я познакомился благодаря осведомлённости и обширным знаниям моего наставника Тоссека.

Во времена незапамятные, когда великий основатель лилипутского государства ещё пребывал в лоне безвестности, а страна представляла собой конгломерат независимых грюмов (ближайший аналог наших баронств), случилось одно событие, и заложившее основы традиции, о которой я веду речь. Основатель тогда и сам был мелким грюмо-владельцем, но с большими амбициями. Он мечтал о Великой Единой Лилипутии, которая преодолеет разрозненность и станет отечеством для всех лилипутов, включая и блефускуанцев. Основатель понемногу прибирал к рукам соседние грюмы, что естественно не нравилось их владетелям, которые пытались противостоять его натиску. И вот один из них, оскорблённый в лучших своих чувствах поползновениями разрушителя устоев, готовившегося

присоединить к своим уже и без того немалым владениям грюм соседа, явился в его поместье, чтобы согласно существовавшему тогда кодексу чести вызвать врага на дуэль. Случилось так, что разрушитель в это время по причине расстройства желудка находился в отхожем месте, а потому выслушивал претензии соседа через тоненькую дверь, отделявшую место сие от остальной части помещения. Незваный гость в гневе топал ногой, а разрушитель непроизвольно отвечал на это громкими ветрами. Опорожнив желудок, разрушитель-основатель вышел из своего уединения и принял вызов. Дуэль состоялась немедленно. Челядь основателя забила разгневанного соседа табуретками (не могу не возмутиться дикими нравами тех времён!) и спустила его в то самое отхожее место, которое только что столь действенно пополнялось их господином. Как бы то ни было, но именно тогда и была заложена новая (а ко времени моего пребывания в Лилипутии уже весьма устоявшаяся) традиция вызова на дуэль: оскорблённый должен был явиться к оскорбителю и притоптыванием и испусканием ветров известить оскорбителя о своём желании драться. Выбор оружия оставался за вызываемым, который, также руководствуясь традицией, выбирал отломанные от табурета ножки.

Теперь тебе, читатель, понятна та на первый взгляд дикая эскапада, с которой появился в моем жилище его светлость. Я же не считал себя связанным традициями, а потому ответил ему той же монетой, что произвело на моего гостя столь сильное впечатление, что он тут же отказался от своего намерения выяснять со мной отношения силой оружия, а приступил к переговорам. Правда, сделал он это не сразу, поскольку ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Звон в ушах у него, видимо, оставался ещё довольно долго, потому что в ходе нашего разговора он несколько раз отчаянно тряс головой, как это делают канониры, после того как ядро с ужасающим грохотом вылетает из жерла пушки.

Пострадало, вероятно, и нежное обоняние моего гостя. Мне рассказывали, что в наших заморских колониях в Вест-Индиях обитает некое зловредное животное, именуемое скунсом. Не боясь погрешить против истины, сообщу любезному моему читателю, что мои ветры должно быть произвели на его светлость впечатление не менее сильное, чем струя скунса на королевскую гончую, имевшую до этого дела только с зайцами да лисами.

Итак, по прошествии времени, которое потребовалось его светлости, чтобы прийти в себя, он сказал:

– Верните мне мою жену!
– При этом он так гневно свёл брови и сверкнул глазами, что, носи я панталоны его размера, сердце у меня ушло бы в пятки. Но, учитывая мои пропорции, я взял себя в руки и сказал его светлости, что никого не удерживаю насильно, что его дражайшая супруга вольна вернуться к нему в любое удобное для них обоих время, хотя для меня было большой честью принимать её светлость, а уход такой благородной и привлекательной дамы оставит глубокую и незаживающую рану в моем сердце. Не буду утверждать, будто я, произнося сию тираду, не погрешил против истины, однако в оправдание себе должен сказать, что всегда почитал вежливость и почтительность, а тем паче уважение к особам женского пола, первейшей обязанностью джентльмена. Таковое моё поведение, видимо, смягчило его светлость. Он сказал, что готов простить мою бесцеремонность, которая, видимо, была вызвана незнанием лилипутских обычаев. Мы обменялись ещё парой комплиментов в таком же роде, и я уже был готов пригласить его светлость к столу, чтобы выпить мировую, но тут раздались звуки, поначалу напомнившие мне верещание взбесившегося воробьишки. Я поднял глаза и увидел, что её светлость, которая, судя по всему, уже какое-то время была свидетельницей нашего разговора (подозреваю, что её разбудил произведённый мною некоторое время назад звук), спускается с хоров, разгневанно щебеча на ходу. При звуках её голоса его светлость как-то весь сжался, а на лице его появилось выражение заискивающего подобострастия. Мои знания лилипутского были ещё не столь хороши, и я многое не понимал из их быстрого разговора. Её светлость закатывала глаза, говорила на повышенных тонах, её слова прерывались рыданиями, раза два-три она подходила к моей ноге и дёргала меня за чулок, словно ища подтверждения своим словам. Я же помалкивал, предпочитая не вмешиваться в сию семейную оказию. И оказался прав. В конечном счёте все разрешилось ко всеобщему взаимному удовольствию: её светлость возвращается домой, а его светлость не возражает против её регулярных визитов ко мне.

Мы расстались друзьями, и хотя её светлость, уходя, недовольно надувала губки, я отвесил ей глубокий поклон, будучи уверен, что мы ещё встретимся, и от горечи нынешнего прощания в её сердце не останется и следа.

* * *

Не хочу, чтобы у читателя создалось впечатление, будто моё пребывание в Лилипутии с тех пор было посвящено одним лишь поискам наслаждений. Мои интересы, как и всегда, оставались разнообразными. Я занимался историей, увлекался чтением старинных рукописей, интересовался текущими событиями. Конечно, прежде всего - сегодняшними и животрепещущими политическими коллизиями, о коих и намереваюсь поведать читателям.