Путешествие в молодость, или Время красной морошки
Шрифт:
Девочка не успокаивалась, кричала все громче и так горько, словно была чем-то обижена до глубины своей еще нежной, нетронутой и так легко ранимой души.
— Наверное, здесь ей душно, — подал я голос. — Может, лучше выйти с ней на палубу?
— О, ведь это верно! — обрадовалась Атук. — Послушай, будь другом, погуляй с ней.
Что-то очень заискивающее было в голосе молодой женщины: видимо, она еще не протрезвела окончательно. Вспомнились случаи в Улаке, когда опьяневшие от дурной веселящей воды матери душили в беспамятном сне своих детей. Я представил покрасневшее, задохнувшееся личико Анечки и торопливо предложил:
— Давайте девочку. Только как следует укутайте, на палубе прохладно… А где тут зажигается свет?
— Ой! — испуганно вскрикнула Атук. — Света не надо! Возьми скорее ребенка! Она хорошо укутана.
Не понимая, почему не нужно света я на ощупь двинулся на голос и бережно взял отяжелевший от сырости сверток. Так же ощупью я нашарил ногой ступеньки трапа, ведущие на палубу, и осторожно выбрался под звездное студеное небо.
Девочка все еще продолжала плакать, но я, прижав ее к себе, принялся вышагивать вдоль борта, тихонько напевая марш об артиллеристах, которым Сталин дал приказ. Несмотря на полный штиль, кораблик ощутимо покачивало, и надо было приноравливать шаг, чтобы не грохнуться на палубу да еще с малым дитем на руках.
Анечка довольно быстро успокоилась: видать, ей и вправду не хватало свежего воздуха в тёмном, сыром твиндеке. Она заснула. Я нашел какой-то выступ на палубе и уселся.
Мысль об Атук не выходила из головы, смешиваясь с растущим подозрением, что она в твиндеке не одна. Иначе зачем ей остерегаться света? Да и ощущение того, что там находился еще один человек, было таким явственным, что я мог в этом поклясться. Не только по шуму, но и по запаху чувствовалось присутствие постороннего. Ну, а если там человек, то это мужчина, и я уже был достаточно взрослым, чтобы догадываться, чем они там занимаются.
Что-то обидное, тягуче-грязное заволокло мои думы: неужели меня считают таким дураком и ничего не смыслящим, что могут при мне позволять такое? Обидно было не только за себя, но и за Инки, за эту маленькую девочку, так сладко прикорнувшую на моих коленях.
Что такое любовь? Девушка? Женщина?
Все, что до сих пор встречал я, было так далеко от читанного и книгах! Но в то же время верилось, что настоящее чувство есть, но оно пока недосягаемо, чисто, возвышенно, где-то далеко в туманном будущем.
Точно так, как я стремился вырваться из Улака в университет, в безграничный океан человеческого знания, красоты, я буду стремиться к возвышенной любви, где музыка, цветы, аромат незнакомых духов, поэтические слова…
И такое будет не только со мной, а со всеми людьми, со всеми моими сородичами, не ведавшими, что, кроме простого соединения в темноте яранги, мехового полога, существуют возвышенные чувства, сродни самой прекрасной поэзии.
Эти мысли несколько утешили меня, и я начал даже изредка впадать в дремоту, но каждый раз, погружаясь в сладкое забытье, вздрагивал как от удара, вспоминая о ребенке, лежащем на коленях.
Я не знал, сколько времени прошло: может, час, а может, и больше.
Со стороны люка, ведущего в твиндек, послышалась какая-то возня. Несмотря на темноту, и различил фигуру мужчины, а за ней и вылезшую на палубу Атук.
— Ты где, Ринтын? — успокоившимся, умиротворенным голосом спросила она.
— Я здесь…
Мне пришлось посторониться, чтобы дать дорогу рыжеволосому моряку.
Рано утром Атук разбудила меня.
Я в испуге открыл глаза. Люк на палубу был распахнут, и в твиндек сочился мерцающий, неустойчивый морской рассвет. Атук, одетая, с чуть припухшими глазами, но свежая и красивая стояла надо мной с ребенком на руках.
— От берега уже отчалила байдара, — сказала она. — Тебе большое спасибо. Вон там, — кивнула она на нары, — твоя доля…
Я проводил Атук-Аллу, помог ей сойти на играющую на волнах у борта шхуны кожаную байдару и вернулся в свой твиндек.
На деревянных нарах лежала красочная пачка американского армейского табака.
Да, табак в те годы был в большой цене, и это был настоящий мужской подарок.
6. Моления морским богам
За покрытой лужами посадочной полосой, на мысу, где ранее стояла яранга Пакайки, медленно вращался радиолокатор. За ним белели барашки бушующего залива Лаврентия.
Ветер был с холодным косым дождем, с такими огромными каплями, что они казались градинами и больно секли лицо.
Я шел по берегу, направляясь на мыс, в ту точку, где старый Пакайка когда-то возносил молитвы морским богам, выпрашивая у них хорошую погоду, обилие зверя и всяческую благосклонность. Летом сорокового года, будучи в пионерском лагере, я видел покрытые лоснящейся сажей амулеты, прикрепленные к задней стене яранги, почти сливающиеся своим темным цветом со старой моржовой кожей.
Внук Пакайки Боря Плакин заканчивал Ленинградский педагогический институт имени Герцена, а мать Бори работала в местной больнице.
Кончилась та жизнь, невозвратно ушла в прошлое, и Боря уже вернется в другое время, далеко ушедшее от времени его предков.
Мои мысли невольно обращались к Улаку, и я начинал чувствовать боль в сердце, тоску и растерянность: каково мне будет в родном селении, в разоренном гнезде, казавшемся таким незыблемым, вечным? Отчим сидит в тюрьме, дядя Кмоль умер, а тетя последовала за старшим сыном, переселившимся в другое место, сестренка вышла замуж и тоже уехала… Младший брат погиб, взорвавшись вместе с катером, груженным бензином. Бензин-то был в бочках, а спирт, который они купили — в трехлитровой стеклянной байке. Во время вечернего пиршества кто-то бросил на палубу непогашенную папиросу…
Никогда не думал, что жизнь может так жестоко, так неприкрыто, безжалостна преподнести мне одну за другой тяжкие горести. Такое впечатление, что та прошлая жизнь, о встрече с которой я мечтал в каменных ущельях большого города, рухнула и одночасье, похоронив под своими обломками даже те немногие годы безоблачного детства, сохранившиеся в моей памяти.
Вот уже несколько дней дул сырой, свирепый северо-восточный ветер-кэральгин, неся с дальнего конца залива наполненные студеной влагой низкие, лохматые тучи. Под ногами хлюпала отсыревшая тундра. На рейде стоял пароход-снабженец, и несколько вельботов с окрестных селений сновали от него к берегу, перевозя ящики, мешки, тюки с новыми товарами, продуктами.