Путешествие в Русскую Америку
Шрифт:
Все эти годы Гарри ничего не знал о своей семье. После XX съезда он написал осторожное письмо на адрес тети в Баку, но не от себя, а от имени друга: как, мол, живет-поживает Гаррик? Тетя ответила, что Гаррик погиб в плену, мать находится в Ереване, а брат его Константин заслуженный артист, композитор. И начинает думать Гарри, как дать знать родным, что он жив. И вот в день рождения брата он посылает на адрес той же тети поздравительную телеграмму и подписывается своим домашним прозвищем, которым звал Гарри младший брат. Мать рыдает: «Почему к нам привязался какой-то идиот американец, зачем он травит мне душу?» И тогда Константин Орбелян догадывается: «Да это же Гаррик! Это он, он жив, так я называл его в
Софья Михайловна уже была восстановлена в партии, отец реабилитирован посмертно. И тогда она пошла в ЦК партии Армении и объявила, что погибший ее сын оказался жив, и как посмотрит партия, если она станет переписываться с сыном. Ей ответили: пожалуйста. В 1960 году она приехала в США — одна из первых по частному приглашению.
— Прилетела она в аэропорт Сан-Франциско, встречаю я ее, обнимаю, спрашиваю: «Мама, ты яблоки мои в лагере получила или нет?» Это я ей ящик яблок перед самой армией отправил. А мама смеется: «Я живая приехала сюда, а ты мне о яблоках говоришь. Получила, получила, хорошо дошли, не беспокойся!»
4
Последние годы Орбелян часто бывает в Советском Союзе, его волнуют и радуют улучшающиеся отношения между двумя странами. Гарри старается как можно больше предпринять, чтобы эти отношения углублялись и совершенствовались. Не так давно он снова прилетел в Москву на очередное заседание АСТЕСа, снова был на приеме в Кремле. После всех заседаний и приемов мы сидели, пили чай, разговаривали. Было весело. Вдруг Гарри помрачнел:
— Эх, ребята, было бы мне сейчас годков двадцать пять!
— Это ты к чему?
— Все силы бы отдал, чтоб помочь нашей стране. Ну почему так получается? Всю жизнь ждал, мечтал, надеяться перестал, и вот сейчас, когда предстоит так много сделать, мне уже шестьдесят девять. Обидно все-таки. Много проблем надо поставить, и торговых и человеческих. В том числе пора ставить проблему эмиграции. Вы не согласны?
Вот жил в Сан-Франциско такой человек — Александр Михайлович Понятое. Из Петербурга еще в 1917 году он переехал во Францию, потом в Соединенные Штаты, основал фирму «Ампекс», которую потом продал за десятки миллиардов. Начинал он ее в своем гараже году в сорок пятом, это была электроника.
— Да, такие магнитофоны были, пленки…
— Вот именно! А какого качества? Замечательного!
За какие-то тридцать лет человек создал огромную компанию.
— А он жив?
— Умер лет десять назад. Помню, незадолго до его смерти сидели мы с ним, разговаривали, и он вдруг говорит: «Гарри, я всего добился, у меня прекрасная фирма. Но у меня нет детей, продолжать мое дело некому. Был бы я на Родине, я бы все это дома устроил. Да что говорить, хоть бы отделение разрешили в России открыть. Все бы передал своей стране, весь свой опыт! Но ты же знаешь, это невозможно. И я страдаю».
— Сколько ему было лет, когда он умер?
— Лет семьдесят семь. Такой вот жил гениальный инженер-электроник, очень интересный человек. А спроси о нем у нас в Союзе, никто его имени даже не слышал. Разве это правильно?
А теперь посмотрите, последняя эмиграция. В основном евреи. Там ведь есть очень разные люди, по разным причинам приехали, некоторые из-за нашей бюрократии, некоторые просто рвачи-неудачники, некоторые из-за родственников. У меня появился один новый знакомый армянин, женат на еврейке. У нее здесь были родственники. Он никогда в Америку и не собирался. Он правильно говорит: если бы можно было поехать, посмотреть ситуацию, потом вернуться домой, многие бы вернулись, большинство. А так всегда думаешь, что у соседа трава зеленее. Этот армянин говорит: я себя по-прежнему считаю советским человеком, другом. Но меня-то не считают… И знаете, что я вам скажу? С точки зрения интересов Советского Союза это неправильно! Сколько здесь оказалось — так или иначе — деловых людей, крупных ученых, врачей. Эти дружественно настроенные к нам люди могли бы быть здесь нашей подпоркой. Они хотят ездить.
— Ездит уже много народу, Гарри… Билетов не достать, рейсов не хватает.
— С пользой надо ездить для Советского Союза. Не просто доллары в гостиницах оставлять. Люди готовы участвовать, создавать совместные предприятия. Новые времена наступают, правильно я понимаю?
— А ты заметил, как ведут себя китайцы?
— Вот и я вам о том же. Когда Китай открывал в Сан-Франциско генеральное консульство, тайваньцы устраивали возле него огромные демонстрации. Что творилось! Шум, протесты. А теперь? Эти же люди, демонстранты, на приемах желанные гости.
— А китайские студенты? Многие из них надеются, получив образование, поехать в Китай работать, хотя далеко не все родились в Китае.
— Вот и я то же самое говорю. А то здесь люди были буквально напуганы Сталиным, никак не очнутся.
— Гарри, а ты помнишь Сергея Романовича Бонгарта?
— Так это ж он портрет отца моего с фотографии рисовал, знаменитый был художник! Его в Голливуде любили. Вы знаете, что он умер?
— Да… Он звонил нам иногда, все приглашал приехать, все стихи читал по телефону, о тоске по Родине, как стоят здесь эмигрантские книги, пылятся на полках и их некому покупать.
— А он вам стихотворение «Зима» читал? Не помните? Бывало, когда приезжал в Сан-Франциско, приходил к нам, я ему говорю: Сережа, прочитай «Зиму». Он читает, и мы оба плачем…
— Несчастный был человек Сергей Романович.
— Мы с ним встретились в плену, он к тому времени много пережил.
— И ведь так, казалось бы, преуспел! Купил дом художника Николая Фешина, работы его стоили недешево.
— Что значит недешево? Дорого! Американцам нравились его портреты! Он их много писал. До одного случая. Заказала ему портрет одна богатая американка. Проходит некоторое время, и она посылает ему письмо: «Ваш портрет мне не нравится. У меня там на пальце бриллиантовое кольцо, там четыре карата, а на портрете все это выглядит, как будто один карат. Вы меня просто убили, по отношению ко мне это большая невежливость». Сергей был заводной человек, позвонил он ей и сказал: «Пошла ты знаешь куда? Бери портрет и не надо мне твоих денег». На этом он с портретами закончил, стал заниматься только пейзажами.
— У нас есть его картина, натюрморт, очень русские цветы…
— Да, он жил Россией. Кажется, что человеку не хватало? Дом в Санта-Монике, ученики, друзья… Знаете, какие у него были друзья? Ко мне брат Костя приехал, народный артист СССР, Сергей нас приглашает, устраивает прием в своем доме, одни голливудские знаменитости. Входим, навстречу Джим Кэгни идет. Даже я был поражен. А Сергей, как ни позвонишь — тоскую, говорит, по Родине.
— Мы ему много раз говорили: Сергей Романович, поезжайте в Киев, успокойтесь, порадуйтесь! А он: «Нет, боюсь! Сталина боюсь!» — «Но его уже давно нет. И вы ни в чем не провинились, можно сказать, человек проверенный, в нашем консульстве на приемах бываете. Ну почему, Сергей Романович, почему?» А он отвечает: «Паранойя, ничего не могу с собой поделать, страх на всю жизнь, сам все понимаю, паранойя. Мой отец был мирный человек, коллекционер, любитель живописи, не могу примириться с его гибелью». — «Да вы же свои лучшие картины передали в дар Москве и Киеву, вас на Родину зовут!» — «Нет, боюсь…» И ведь что забавно, он был яростным борцом за социалистический реализм, сражался против абстрактного искусства в таких выражениях, какие у нас в стране давно никто не употребляет. И все равно, так и умер вдали от Украины. Боялся Сталина до конца своих дней.