Путешествие в Русскую Америку
Шрифт:
Ну сели мы, начали рассказывать, какой такой город. Михаил Сергеевич спросил насчет Форт-Росса, слышал о нем, спросил о русской культуре, какая эмиграция, сколько русских в Сан-Франциско. Когда она ему сказала, что больше шестидесяти тысяч русских, он просто удивился, особенно когда она добавила, что есть места, где по-английски вообще не говорят, только русская речь.
— Ваш мэр — русская, говорят?
— Предки ее из Петербурга, и сама она была православная, пока замуж не вышла… Поговорили мы, распрощались, отошли. А потом наши советские ребята говорят: «Гаррик, это было колоссально, это хорошо, что вы подошли». И Дайяна была очень, очень довольна. Лестно ей было, понимаете, потому что Горбачева в Америке очень и очень уважают.
2
И вот мы снова в Сан-Франциско. У Орбеляна в гостях. На стене в гостиной на видном месте висит портрет человека в гимнастерке. Молодой, красивый, темноволосый. Но откуда красноармейская гимнастерка в этом благополучном американском доме?
— Это мой отец, — говорит Гарри, — один из активных деятелей первых лет Советской власти в Закавказье, Агапарон Орбелян.
Человек на портрете полон сил, и на лице у него то самое выражение, которое свойственно людям 20-х годов, — убежденность и вера. Агапарон Султанович Орбелян смотрит на нас со стены: все хорошо, все впереди.
…Он закончил Донской политехнический институт в Новочеркасске, в годы первой мировой войны служил в царской армии, воевал в Красной Армии, вступил в Коммунистическую партию. К 1936 году был председателем Выездной коллегии Верховного суда Азербайджанской республики.
Все верно. Борец с басмачами смотрит на нас со стены, и предприимчивый, живой, дружелюбный Гарри, удачливый американский бизнесмен, его сын, с гордостью рассказывает историю жизни своего знаменитого отца. Да, Гарри Орбелян, друг многих советских дипломатов и журналистов, работающих в США, неизменный и преданный их помощник, Гарри — это маленькое безотказное бюро дружбы, постоянный гость и в советском посольстве в Вашингтоне, и в консульстве в Сан-Франциско, и на заседаниях АСТЕСа в Москве, Гарри, которого, кажется, знают все советские люди, побывавшие хоть раз в Сан-Франциско, и который сам знает всех и ко всем относится с открытой душой, хотя люди встречаются разные, в том числе и неблагодарные, пугливые, с удовольствием пользовавшиеся его поистине восточным гостеприимством в Америке и уклоняющиеся на всякий случай от встреч с ним в Советском Союзе, не обижающийся ни на кого Гарри, для которого, если его послушать, каждый советский человек — значит прекрасный человек, вице-президент Торговой палаты Сан-Франциско, сын этого навеки оставшегося в памяти близких молодым человека в зеленой гимнастерке.
Приехал после революции в Ереван этот молодой человек, встретил гимназистку, благовоспитанную девочку из буржуазной семьи Соню Атарбекову, они поженились, не спрашивая разрешения у Сониных родичей (Соня была сиротой), увез он свою Соню в родное село, родила она ему там сына Гаррика. Двухмесячным Гаррика привезли в Баку. Родители работали. Отец — в Верховном суде, мать — в Азнефти, начальником секретариата разведки ресурсов. Оба члены партии. Родился еще один мальчик, Котик, Константин Орбелян, ныне композитор, народный артист СССР. Соня, работая в Азнефти, по вечерам училась в консерватории по классу скрипки. Младший сын оказался в мать, поступил в группу одаренных детей при консерватории. Мать успела дать сыну направление всей его будущей жизни. Учили дети дома немецкий язык. Мать как в воду глядела: знание немецкого в дальнейших событиях жизни старшего сына сыграло немаловажную роль.
Шли годы. Давно миновал 1925 год, когда при таинственных обстоятельствах погиб знаменитый брат Сони (Георгий Атарбеков, старый член партии, сподвижник Кирова, друг Дзержинского. Сейчас его именем названы колхозы, совхозы, улицы. В 1925 году Мясников, тогда первый секретарь Закавказского крайкома РКП (б), Могилевский и Атарбеков должны были лететь из Тбилиси на встречу со Сталиным в Сухуми. По семейной легенде Атарбеков спросил у летчика: «А где наши парашюты?» На что тот ответил: «Да зачем? Нам лететь недалеко, а пока станем искать парашюты, опоздаем на встречу с товарищем Сталиным». И вот самолет поднялся в Тбилиси и через какое-то время стремительно пошел вниз. Летчик открывает кабину, хочет выпрыгнуть. Тут Атарбеков вытащил маузер — и летчика наповал, а сам без парашюта выпрыгнул из самолета, разбился насмерть, Мясников и Могилевский сгорели в машине.
…Так рассказывает эту историю Гарри, всякий раз волнуясь и горячась. Он был совсем маленьким мальчиком, когда это случилось, но помнит разговоры взрослых, помнит осторожный шепот.
Проверяема ли эта история в тех деталях, о которых упоминает Гарри?.. Но тут на память приходит «Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка, гибель командарма от ненужной операции, его полное понимание, что идет на смерть. Тогдашние читатели этой маленькой, вызывающе смелой повести догадывались, что речь идет о судьбе Михаила Фрунзе. И ведь тоже 1925 год. Всего двадцать пятый год!
Этот год миновал, стерся, оставшись тревожным предупреждением. Семья Орбеляна жила и работала в Баку.
И вот год 1936-й, ночной звонок, арест. Орбелян говорит то, что потом, очень скоро, в пору массовых репрессий, говорили все: «Это ошибка».
Но, по словам Гарри, добавляет: «Кругом и так полно врагов, настоящих контрреволюционеров, я с ними борюсь, а теперь кто-то захотел из меня врага сделать».
Дядя Вася, как называет Гарри арестовывавшего отца чекиста из НКВД, отвечает: «Агапар, ты знаешь, мы тебя ценим, мы тебя любим, мы тебе верим. Приказ сверху. Ты арестован».
Гарри уже исполнилось шестнадцать лет. Он помнит все — и обыск, и изъятие бумаг, и уверенность отца: «Я скоро вернусь, все будет в порядке». И как дети стоят на балконе и плачут, а отец машет снизу рукой и смеется, будто все это забавная ошибка.
Задумывался ли Орбелян над тем, сколько «смешных» ошибок уже было совершено, очевидно, и им в том числе? Мучили ли его сомнения на этот счет? Об этом никогда не узнать. И молчит его вдова Соня…
Его отправили в Нагаево. Он все писал и писал о пересмотре своего дела. В 1938 году Орбеляна вызвали в Москву. С дороги он бросил из поезда письмо, добрые люди подобрали, отправили по адресу. Отец писал, вспоминает Гарри, что дело, видно, идет к реабилитации, ждите, мол, скоро буду дома. Стоял апрель 1938 года.
А десятого мая вечером раздался звонок в дверь. Все побежали радостные, думали, отец вернулся из ссылки. А это с ордером пришли на арест Сони Атарбековой. Соню отправили в знаменитый «лагерь жен» под Акмолинек. Детей выселили в подвал, мебель была конфискована. Уже можно было догадаться, что отца нет в живых. Посылка — полпуда меда с маслом, посланная Соней мужу, вернулась обратно. По страшной прозе жизни эту же посылку, этот же мед с маслом, Гарри отнес на почту и послал в лагерь матери. На этот раз посылка дошла.
Послал он ей и посылку с яблоками. В сороковом году Гарри призвали в армию, Котик продолжал учиться в школе.
Началась война. Гарри встретил ее в Белоруссии. Лагерь военнопленных под Могилевом, потом Варшава, Штеттин, Гамбург. Победа. Ожидание репатриации. Нетерпеливый Гарри наскакивал на советского лейтенанта, который вел переговоры с союзниками: «Товарищ лейтенант, почему нами никто не интересуется? Нас здесь две сотни бывших военнопленных, мы домой хотим!» — «Поедете, поедете, — хмуро отвечал лейтенант. — Отдохните-ка лучше! Нечего вам торопиться!» — «То есть как это нечего? Не понимаю вас, товарищ лейтенант!» — «Не понимаешь, ладно», — все больше мрачнел лейтенант.