Путешествие вокруг света

Форстер Георг

Ореа и его сын позавтракали с нами и вернулись на берег с богатыми дарами, полученными в ответ на их подарки. Мы вскоре последовали за ними и были приглашены на танцевальное представление, хиву.Это было тем приятнее, что мы до сих пор ни разу еще его не видели.

Сцена представляла собой лужайку между двумя параллельно расположенными постройками, длиной около 75 футов и шириной 15 футов. В большем из этих домов могло разместиться много зрителей, меньший же, стоявший на сваях, представлял собой тесную хижину, открытую со стороны сцены, с других же сторон закрытую. Внутри ее из решеток и циновок была сделана перегородка, за которой наряжались актеры. На земле лежали три большие, красиво выделанные циновки с черными полосами по углам. На открытой стороне меньшей хижины стояли три вырезанных из дерева и увешанных акульими зубами барабана, больший фута 3 высотой и 12 дюймов в поперечнике. В них бьют четыре-пять человек просто пальцами, но с невероятной быстротой.

Когда мы уселись в расположенной напротив хижине среди самых знатных дам острова, наконец появились актрисы. Одна из них была Пойадуа, прекрасная дочь Ореа, другая — высокая, хорошо сложенная женщина с красивым лицом и цветом кожи. Одежда обеих танцовщиц заметно отличалась от их обычных нарядов. Вокруг груди был туго обернут кусок местной коричневой материи и кусок голубой европейской ткани, что не так уж отличалось от наших облегающих дамских платьев. Вокруг бедер с помощью шнура

были валиками накручены один поверх другого четыре ряда местной ткани, попеременно красного и белого цвета. Со шнура свисали до ступней белые полотнища, образуя нечто вроде юбки, столь длинной и широкой, что мы боялись, не помешает ли она им танцевать. Шея, плечи и руки оставались обнаженными, на голове же было множество кос из человеческих волос, называемых тамау;они были уложены вокруг головы одна поверх другой, образуя тюрбан высотой около 8 дюймов, внизу более узкий, чем наверху, внутри заполненный благоуханными цветами гардении. На передней стороне этого тюрбана были звездообразно воткнуты три-четыре ряда маленьких цветов; на смолисто-черном фоне головного убора они выглядели как прекрасный жемчуг. Танцовщицы двигались под бой барабана и, казалось, под руководством старого мужчины, который танцевал вместе с ними, напевно произнося какие-то слова. Среди их поз и жестов иные были весьма вольные, однако в общем не столь непристойные, как в нашей опере, когда целомудренные английские дамы согласно моде должны смотреть на некоторые сцены только сквозь веер [309] . Движения их рук поистине были грациозны, а непрестанная игра пальцев — необычайно изящна. Нашим представлениям о красоте, благородстве и гармонии не соответствовало разве что ужасное обыкновение кривить рот так безобразно, что никто из нас не мог бы этого даже воспроизвести. Они кривили его в сторону, выпячивали, одновременно совершая губами конвульсивные волнообразные движения, как будто судороги для них стали привычными и обязательными. Протанцевав минут десять, они ушли в ту часть хижины, которую я выше назвал комнатой для переодевания, а вперед выступили пять завернутых в циновки мужчин, чтобы представить нечто вроде драмы. Она состояла из непристойных танцев, которые чередовались с разговором, подчиняясь размеренному ритму, причем некоторые слова они выкрикивали очень громко. Их позы, видимо, точно соответствовали содержанию. Один упал на колени, другой бил его и таскал за бороду, затем попробовал сделать то же с двумя другими, но те побили его палкой. Потом они ушли, и барабан возвестил о начале второго действия. Опять танцевали две женщины, примерно так же, как в первый раз, их вновь сменили мужчины, и наконец танцовщицы завершили спектакль еще одним актом. После представления они выглядели совершенно измотанными и тяжело дышали, особенно одна танцовщица, довольно крепкая; от жары она раскраснелась, так что можно было увидеть, насколько тонка и бела ее кожа. Дочь Ореа провела свою роль на удивление хорошо, хотя лишь накануне уже дважды участвовала в такой же хиве.Офицеры с обоих кораблей, как и все мы, завалили танцовщиц бусами и другими украшениями — заслуженной наградой за их искусство.

309

Итальянский театр в Англии давал обычно лишь «оперы-буфф»,— Примеч. изд,

После полудня на корабль явился У-Уру, король Раиетеа, вместе с Ореа и множеством дам. Он принес в подарок капитану Куку свинью и получил в ответ европейские товары. Среди женщин, сопровождавших его, была танцовщица, красивым цветом кожи которой мы так были восхищены. Звали ее Теина, или Теинамаи; обычная одежда, в которой она сейчас появилась, шла ей несравненно больше, нежели громоздкий театральный наряд. Ее длинные неподстриженные волосы были небрежно заплетены узкой лентой из белой материи и ниспадали природными локонами более красиво, чем их могла бы расположить фантазия художника. Глаза на круглом лице, сиявшем прекрасной улыбкой, смотрели пылко и выразительно. Господин Ходжс попробовал было ее нарисовать, но ее живость и непоседливость необычайно затрудняли эту задачу, делая ее почти неисполнимой. Видимо, поэтому портрет Теины, помещенный в книге об этом путешествии капитана Кука, удался не так хорошо, как другие. Сколь ни мастерски выгравировал его на меди господин Шервин [310] , он все-таки бесконечно далеко уступает чарующему изяществу оригинала. Но, хотя ему недостает сходства, он все-таки может служить образчиком распространенного у этих и соседних с ними островитян типа лица; кроме того, на рисунке довольно верно изображен десятилетний таитянский мальчик. Вечером наши знатные гости, весьма довольные полученными подарками, вернулись на берег, однако немало женщин из простонародья осталось на корабле; они понравились матросам не меньше таитянских девушек.

310

Шервин, Джон Кейз (1751—1790) — английский гравер.

Примечательно, что даже этой части женщин присуще было известное тщеславие, поскольку они называли себя не иначе как тедуа(мадам) — титул, который здесь относят к знатным дамам. Мы это знали еще по Таити; например, когда где-нибудь проходила сестра короля, индеец, первым ее заметивший, обычно громко кричал: «Тедуа харре-маи!» («Мадам идет!»), чтобы земляки могли выполнить свой долг и обнажить плечи. Часто в таких случаях они говорили просто «эри», что вообще означало лицо королевской крови. Но наши матросы, не понимавшие здешнего языка, попросту полагали, что всех их Дульсиней зовут одинаково; это приводило иногда к забавным случаям.

Два следующих дня мы занимались ботаническими и физическими исследованиями. На побережье, у северной оконечности острова, мы обнаружили много глубоких бухт, переходивших в болота, где водилось множество диких уток и куликов. Эти птицы оказались, однако, более пугливыми, чем мы ожидали; выяснилось, что местные жители не меньше нас любили ими полакомиться. В воскресенье нам опять показали хивув том же исполнении; танец был такой же, только покороче.

14-го на рассвете капитаны Кук и Фюрно послали каждый по шлюпке к острову О-Таха, расположенному в 2—3 морских милях отсюда внутри того же кольца рифов, что и Раиетеа. Они надеялись запастись там фруктами, которых в месте нашей стоянки было мало. Как лейтенант Пикерсгилл, так и господин Pay [311] взяли с собой запас бус и гвоздей. Поскольку д-р Спаррман и мой отец не хотели упустить возможности исследовать этот остров, они отправились с ними.

311

Pay, Джон — помощник штурмана на «Адвенчере». Был убит обитателями Но­вой Зеландии в декабре 1773 г.

Тем временем Ореа, правитель того округа, где мы стояли на якоре, пригласил нас в гости. Днем капитаны обоих судов, а также несколько офицеров и пассажиров, в гом числе и я, сошли на берег, запасшись перцем, солью, ножами, вилками и несколькими бутылками вина. Пол в доме нашего хозяина был устлан листьями, заменявшими

скатерть. Мы уселись вокруг вместе со здешней знатью. Вскоре индеец-простолюдин принес жареную свинью, завернутую в банановые листья, и положил ее перед нами на землю. Другой принес еще одну свинью. За ним последовали другие с корзинами, полными плодов хлебного дерева, бананов и перебродившего теста из плодов хлебного дерева, называемого махеи.Хозяин предложил самим ухаживать за собой, после чего обе свиньи были очень быстро разделаны.

Нас сразу тесно обступили простолюдины; все стали выпрашивать у нас свинину. Каждый, кто что-нибудь получал, честно делился с соседом, и так из рук в руки мясо доходило до тех, кто стоял позади и из-за давки не мог к нам пробиться. Мужчины съедали свои порции с большим аппетитом, женщины же заворачивали свои куски в листы, дожидаясь, пока останутся одни. Жадность, с какой они подступали к нам, без конца повторяя свои просьбы, да и недовольные взгляды знатных, когда мы что-то уделяли просителям, убедили нас, что простому человеку на этом острове подобные лакомства недоступны.

Свиное мясо, приготовленное по-здешнему, показалось всем нам вкусней, чем приготовленное любым европейским способом. Оно было более сочное, чем наше вареное, и во всех отношениях нежнее, чем наше жареное. Сок и вкус сохраняются благодаря равномерной температуре, при которой оно держится в земле [312] . Сало не имеет ни малейшего сладковатого или неприятного привкуса, а кожа, которая в нашем свином жарком обычно бывает как каменная, здесь была столь же нежной, как и остальное мясо. Пошли в ход и наши бутылки. Ореа выпил свой стакан не моргнув глазом, чему мы удивились, тем более что жители этих островов обычно всюду проявляют неприязнь к нашим крепким напиткам.

312

Речь идет о полинезийской земляной печи (уму).В яму на раскаленные камни укладывают свинину или другую провизию, завернутую в листья, покрывают ее слоем раскаленных камней, после чего яму засыпают землей. Пища, запеченная в такой печи, очень нежна и приятна на вкус.

Добродетель трезвости действительно свойственна почти всем здесь, особенно же простонародью, хотя у них есть свой опьяняющий напиток, до которого особенно охочи некоторые старые вожди. Он изготовляется из корня перечного растения, называемого здесь ава,крайне отвратительным способом, который я сам наблюдал в один из первых дней по прибытии. Этот корень разрезается на куски, затем несколько человек мелко его разжевывают, и масса, смоченная слюной, выплевывается в большой сосуд с водой или кокосовым молоком. Эта весьма «аппетитная» каша процеживается затем через волокна кокосового ореха, пережеванные комки тщательно выдавливаются, чтобы оставшийся в них сок полностью смешался с молоком кокосового ореха. Наконец напитку дают отстояться в другой большой скорлупе, после чего он готов к употреблению. Эту ужасную смесь они поглощают с необычайной жадностью, и некоторым старым пьяницам она так нравится, что они опустошают не одну скорлупу. Наш пассажир Пореа, который здесь был не столь сдержан, как на Хуахейне, однажды привел в каюту капитана кого-то из своих новых знакомых, и они принялись за изготовление этой гадости. Не прошло и получаса, как он до того напился, что вскоре его нашли неподвижным на полу. Его лицо было красным, а глаза закатились. В таком бесчувственном состоянии он проспал некоторое время, а когда пришел в себя, выглядел сконфуженным. Впрочем, пьянство, как и другие проявления невоздержанности, здесь не наказывается. Старики, приверженные этому пороку, на вид иссохшие и худые; у них шелушащаяся, вялая кожа, красные глаза и по всему телу красные пятна. Все это, по их собственному признанию, является прямым следствием пьянства; очевидно, перечное растение содержит вещества, вызывающие проказу. Но, кроме того, этот корень у всех жителей здешних островов считается символом мира, возможно потому, что выпивка способствует дружеским отношениям [313] .

313

А в а,или к а в a (Piper methysticum Forster),— кустарниковое перечное рас­тение, произрастающее на островах Океании, а также напиток из его корней, обла­дающий наркотическим действием. Форстер не совсем точно описал традиционный способ приготовления кавы.Разжеванные кусочки корня, смешанные со слюной, выплевывали в сосуд с водой, но не с кокосовым молоком, и полученную массу обычно процеживали через волокна луба пандануса. Неумеренное питье кавыможет вызвать интоксикацию, отражающуюся и на кожных покровах, но не имеющую ничего общего с проказой. Каваупотребляется на островах Полинезии, за исключением Новой Зеландии, а также в Восточной и Южной Меланезии, причем на многих островах служит церемониальным напитком.

После того как мы поели, наши матросы и слуги полакомились оставшимися кусками, а индейцы, пользовавшиеся только что нашими щедротами, теперь приставали к ним. Однако матросы интересовались лишь красивыми девушками и, будучи от природы склонны к грубой чувственности, за каждый кусок мяса требовали от них какой-нибудь непристойности.

Чтобы удовольствие было полным, Ореа приказал еще раз устроить хиву.На этот раз мы были допущены за кулисы, или в раздевалку, чтобы посмотреть, как наряжаются танцовщицы. Это разрешение принесло им кое-какие подарки; например, нам пришла на ум мысль добавить к их головным украшениям несколько ниток бус, чем они были очень довольны. Среди зрителей были первые красавицы страны; особенно отличалась белизной кожи одна женщина; такой белизны мы до сих пор не встречали на этих островах. Ее кожа напоминала цветом белый, чуть сероватый воск; но этот оттенок не был связан с болезнью. С таким цветом кожи превосходно контрастировали ее красивые черные глаза и волосы, вызывая наше единодушное восхищение. Ее красота тоже была вознаграждена небольшими подарками, но, вместо того чтобы удовлетворить красавицу, они столь возбудили ее страсть к украшениям и безделушкам, что она приставала к каждому на нас, у кого могла предположить в кармане еще несколько бусин. У одного из наших товарищей случайно оказался с собой маленький висячий замок. Едва он попался ей на глаза, как она его потребовала. Владелец поначалу отказывал ей, но, поскольку она не отставала, он решил уступить; однако в шутку навесил замочек ей в ухо, заверив, что он для того и предназначен. Сначала она в это поверила и некоторое время казалась весьма довольной новым украшением, но вскоре почувствовала, что носить его слишком тяжело и больно, и попросила у владельца его снять. Тот, однако, выбросил ключ и заявил, что она сама это украшение выпросила, пусть оно останется у нее в ухе наказанием за неуемное попрошайничество. Девушка была безутешна, плакала самыми горькими слезами, просила то одного, то другого помочь ей; но даже если бы кто-то захотел это сделать, без ключа он был бессилен. Тогда она обратилась к правителю, и он вместе с женой, сыном и дочерью замолвил за девушку слово. Они даже предлагали в качестве выкупа материи и свиней — все напрасно. Наконец кто-то нашел ключ, подходивший к замку, и это положило конец стенаниям девушки, к общей радости ее друзей. Происшествие имело даже хорошие последствия: оно удержало и других ее землячек от привычки попрошайничать.