Путешествие вокруг света
Шрифт:
Лишь на следующий день к нашему бедному другу вернулся аппетит. Для начала он попробовал кусок двадцативосьмифунтовой дорады [корифены], которую поймал один из наших людей. Мы хотели приготовить ее по-своему, но он заверил нас, что сырая она вкуснее, и попросил лишь миску воды, чтобы макать в нее рыбу; заедал он махеи,то есть кислым тестом плода хлебного дерева, служившим ему вместо хлеба. Прежде чем сесть за еду, он отделил кусок рыбы и немного махеив качестве жертвы для эатуа,то есть божества, и произнес при этом несколько слов, которые мы приняли за короткую молитву. Примерно такая же церемония повторилась через несколько дней, когда он ел сырое акулье мясо. Все это убедило нас, что его землякам не чужды религиозные понятия, они даже совершают нечто вроде богослужебной церемонии, унаследованной, вероятно, от предков на материке.
До 23 [сентября] плавание продолжалось без особых происшествий, а в упомянутый день на рассвете
317
Речь идет об атолле Херви (Мануае) в южной группе о-вов Кука. Херви, Огастес Джон, граф Бристольский (1724—1779),—капитан, впоследствии вице-адмирал, один из лордов Адмиралтейства.
От острова Херви, лежащего под 19° 18' южной широты и под 158°54' западной долготы по Гринвичу, мы плыли все время на запад до 1 октября, когда в 2 часа пополудни раздался крик: «Земля!» Она виднелась прямо но курсу и казалась довольно высокой. Через четыре часа мы еще находились в 2—3 морских милях от берега. Горы поросли лесом и вид имели если не роскошный, то довольно приятный. У юго-западной оконечности мы заметили маленький скалистый остров, а к северу — низменную землю, которая тянулась дальше. Все это говорило о том, что лежавший перед нами остров — тот самый, который Тасман в 1643 году назвал Мидделбургом [Эуа], а северный остров, открытый тем же мореплавателем, был назван им Амстердамом [Тонгатапу]. Из-за начинавшихся сумерек мы легли в дрейф, но на рассвете обошли вокруг юго-западной оконечности Мидделбурга и пошли вдоль западного берега.
У подножия горы можно было различить равнинный участок, где росли молодые бананы. Их живая, свежая зелень необычайно красиво контрастировала с разнообразной окраской кустарника и коричневыми кокосовыми пальмами. В рассветных сумерках мы видели сквозь заросли тут и там огни в хижинах жителей, а вскоре и на берегу показалось несколько человек. Горы были невысокие. Кое-где на них росли отдельные живописно разбросанные группы деревьев, земля между ними поросла травой; такие красивые лужайки можно видеть в Англии. Несколько туземцев столкнули свои каноэ на воду и поплыли к нам. В одно из них, приблизившееся к кораблю, мы бросили канат, и один из находившихся там островитян тотчас поймал его; он подтянул каноэ вплотную к судну и вмиг оказался у нас на борту.
На палубе он протянул нам перечный корень, уже упоминавшийся в рассказе об островах Общества, затем коснулся своим носом наших носов, как обычно делают в знак дружбы новозеландцы, после чего, ни слова не говоря, уселся на палубе. Капитан подарил ему гвоздь, который он поднял над головой, сказав при этом «фагафетаи» [318] , что, видимо, означало благодарность. Вся верхняя часть тела у него была обнажена, вокруг бедер же был повязан доходящий до колен кусок коричневой материи. По виду она того же сорта и выделки, что и таитянская, но с помощью клея или лака сделана жесткой и водонепроницаемой. Человек был среднего роста, с мягкими, довольно правильными чертами лица. Цвет кожи обычный для таитян, то есть напоминал светлое красное дерево или каштан. Борода была коротко острижена, черные волосы свисали вокруг головы короткими локонами, курчавые и как будто опаленные. На каждой руке — по три крупных пятна величиной примерно с гульден, вытатуированных на коже в виде рельефного пунктира, как это делают таитяне, только в них не была втерта черная краска. По рисунку они представляли собой вписанные одна в другую окружности. На теле тоже черные пятна. В ушной мочке имелось два отверстия, в которых он носил маленькую круглую палочку, на левой руке недоставало мизинца. Некоторое время он молчал, зато другие, отважившиеся подняться на борт вслед за ним, были куда разговорчивее. Поприветствовав нас прикосновением носа к носу, они сразу же обратились к нам на языке, из которого мы тогда ни слова не понимали.
318
Форстер описывает церемонию фагафетаи(правильно факафетаи),которая соблюдалась при вручении даров и меновой торговле.
Тем
После завтрака мы вместе с капитаном и этим вождем сошли на сушу. Берег здесь был защищен идущим параллельно ему коралловым рифом, в некоторых местах которого имелись проходы, куда могли заплывать маленькие лодки. Туземцы, как находившиеся в каноэ, так и стоявшие на берегу, встретили нас громкими криками радости. Их каноэ подошли вплотную к нашей шлюпке, и оттуда нам бросали большие свертки материи, не требуя ничего взамен. Другие, и мужчины, и женщины, плавали вокруг, держа над головой мелочи на продажу вроде колец из панциря черепахи, рыболовных крючков из перламутра и т. и. Мы пробились через скопление лодок, но из-за мелководья не смогли приблизиться к берегу. Тогда жители добровольно вызвались перенести нас на плечах. На берегу они собрались вокруг нас, всячески выказывая свое дружелюбие и предлагая в подарок фрукты, оружие и домашнюю утварь.
Трудно было представить себе лучший прием, даже если вообразить, что они уже имели дело с европейскими кораблями и по опыту не сомневались в наших мирных намерениях. Однако здесь дело обстояло как раз наоборот, ибо до сих пор они еще не видели у себя ни одного европейца, а о давнем пребывании Тасмана на соседнем острове Амстердам могли знать только понаслышке. Так что подобный прием рекомендовал их самым выгодным образом. Видимо, они по природе были радушны, чистосердечны и чужды низкого недоверия. Это подтверждалось и тем, что среди них было много женщин, коих индейские народности обычно предпочитают прятать от чужеземцев. Женщины здесь были одеты от бедер до пят и дружелюбно улыбались, как бы приглашая подойти поближе.
Господин Ходжс сделал по наброску прекрасную картину о сей достопримечательной дружеской встрече, и она была выгравирована для книги капитана Кука об этом плавании. Я всегда готов воздать заслуженную хвалу работам сего талантливого художника, когда они верны истине, но в данном случае не могу не заметить, что упомянутая гравюра не дает верного представления о жителях Эа-Уве и Тонгатабу, как ни мастерски ее выгравировал на меди господни Шервин. Гравюры к описанию предыдущего плавания капитана Кука заслужили справедливый упрек в том, что они изображают не индейцев, а некие красивые фигуры в античном вкусе как по одежде, так и по всему своему облику; тот же упрек следует отнести и к упомянутой гравюре для данной книги. Можно было подумать, что господин Ходжс потерял свои оригинальные наброски с натуры к этой работе и, обнаружив пропажу, сделал новый, идеальный рисунок, руководствуясь лишь тонкой, художественной фантазией. Знатоки видят в этой гравюре греческие черты, фигуры, каких никогда не встречалось в Южном море, и восхищаются красивыми легкими одеяниями, покрывающими головы и тела, тогда как на этом острове женщины почти никогда не прикрывают плечи и грудь. Великолепна фигура старого благородного мужчины с длинной белой бородой, однако жители Эа-Уве никогда не отпускают длинной бороды, а подстригают ее с помощью ракушек.
Но возвращаюсь к своему рассказу. Мы не стали задерживаться на берегу, а последовали за вождем, который пригласил нас пройти дальше в глубь острова. От берега земля некоторое время круто поднималась, но затем переходила в красивый ровный луг, окруженный высокими деревьями и густым кустарником, так что отсюда было видно только море. На краю луга, шагах в 150 от места, где мы высадились, стоял очень красивый дом, крыша которого начиналась в 2 футах от земли. Дорога, ведущая к нему, шла через упомянутый зеленый луг, такой ровный и травянистый, что он напоминал лучшие английские лужайки. Нас пригласили зайти в дом отдохнуть. Пол был мило устлан прекрасными циновками, в углу мы увидели подвижную плетеную перегородку, за которой, судя но жестам жителей, были места для сна. Крыша, со всех сторон опускавшаяся к земле, состояла из стропил и круглых жердей, хорошо подогнанных друг к другу и покрытых циновкой из банановых листьев.