Путешествие вокруг света
Шрифт:
Мы обратили внимание, что у многих здесь не хватало мизинца, иногда даже на обеих руках. Это не зависело ни от пола, ни от возраста; даже кое-кто из детей, бегавших вокруг, был искалечен подобным образом. Лишь у некоторых стариков сохранились все пальцы, но эти люди были исключением из общего правила. Мы сразу предположили, что поводом для такого калечения служила смерть родственника или друга, как это бывает у готтентотов в Африке [321] и у жителей Калифорнии. Впоследствии разговоры с туземцами подтвердили это предположение [322] . Другая странность, которую мы здесь заметили, состояла в том, что на обеих скулах почти у всех имелось красное пятно, как будто выжженное или вытравленное едким веществом. У некоторых пятна были еще совсем свежие, у других уже покрыты струпьями, у многих от них остались лишь слабые следы. Мы не могли узнать, как и с какой целью наносятся эти пятна, однако предположили, что они вызваны каким-то лекарством вроде японской моксы, которое здесь употребляется для лечения болезней [323] .
321
См. сделанное Кольбе описание мыса Доброй Надежды, а также Recherches philosophiques sur les Americains par Mr. Pauw. Vol. 2, p. 224, 229. — примеч. Форстера
322
Отсечение части пальца — жертва, приносимая богам в случае болезни родственника, старшего по возрасту или рангу. Этот обычай, широко распространенный на о-вах Тонга, назывался туту нима.
323
М о к с а — маленькие цилиндрики из волокон некоторых растений, которыми прижигают определенные участки кожи в лечебных целях.
Несмотря на гостеприимство туземцев, мы не предполагали пробыть здесь долго, ибо капитаны не могли получить на острове достаточно свежей провизии, чтобы каждый день кормить команды кораблей. Дело заключалось не столько в том, что продовольствия было мало, сколько в том что мы с самого начала кинулись закупать оружие и утварь, побудив жителей попридержать самое пенное, а именно продовольствие. Вначале они еще приносили на продажу немного ямса, бананов, кокосовых орехов и пампельмусов, но скоро ограничили торговлю лишь своими ремесленными изделиями. Особенно много они продавали нашим людям рыболовных крючков из черепашьего панциря с зазубринами; некоторые были 7 дюймов в длину и формой напоминали те, что на Таити известны под названием витти-витти. Мужчины предлагали нам, кроме того, нагрудные украшения из раковин, а женщины — свои ожерелья, браслеты из перламутра и те маленькие круглые палочки из дерева или камыша, которые носят здесь в ушах вместо колец. Мы купили также гребни, служившие больше для украшения; они представляли собой несколько плоских палочек длиной около 5 дюймов, вырезанных из желтой древесины и вверху соединенных изящно, но прочно плетением из раскрашенных в коричневый и черный цвета кокосовых волокон. Из таких же волокон плетутся здесь всевозможные корзины; иногда они бывают коричневые с черными полями, а иногда просто коричневые, украшенные рядами круглых плоских бусинок, вырезанных из ракушек. Корзины были разные по форме и по узору, но всегда сделаны необычайно чисто и с большим вкусом.
Маленькие деревянные стулья, которые на этих островах служат вместо изголовья, встречались здесь чаще, чем на Таити. Мы видели также много скорлуп для еды и лопаточек, которыми перемешивают тесто из плодов хлебного дерева; их вырезают из казуаринового дерева (Casuarina equisetifolia) [324] . Наши матросы назвали его «деревом для дубинок», так как на всех островах Южного моря из него делаются дубинки и боевые палицы. Последние здесь встречались самой разнообразной формы; иногда они бывали такие тяжелые, что нелегко было ими пользоваться одной рукой. Нижняя часть, или собственно палица, обычно четырехугольная, а в самом верху, где ее держали, круглая. Другие имели форму лопатки, плоские и зазубренные; у третьих были длинные рукоятки и заостренное лезвие, были кривые, узловатые и т. д. Большинство сплошь покрывал резной узор, разделенный на поля. Эта работа, видимо, требовала много времени и невероятного терпения, ведь единственными орудиями служили острый камень, кусок коралла или раковина. Отделения или поля этого резного узора по величине и правильности формы были на удивление одинаковы, а поверхность, не покрытая резьбой, так прекрасно отполирована, словно это делал опытнейший и оснащенный лучшими инструментами художник.
324
Казуариновое дерево — железное дерево (Casuarina equisetifolia,местное название тоа),имеющее очень твердую и плотную древесину.
Кроме палиц у них имелись также копья из упомянутой породы дерева. Чаще всего они представляли собой просто заостренные палки, но иногда заканчивались страшным острием — хвостом ската хвостокола. Были у них также луки и стрелы очень своеобразного устройства. Лук имел в длину 6 футов и толщину примерно в мизинец. В ненатянутом состоянии он был слегка изогнут. Вдоль выпуклой, или наружной, его стороны шел углубленный желоб, где иногда умещалась стрела около 6 футов длины, сделанная из тростниковой палочки, с острием из твердого дерева. Чтобы натянуть лук, нужно было не увеличивать его изгиб, как обычно, а, как раз наоборот, сначала выпрямлять, а затем сгибать в противоположную сторону. Тетиву при этом не надо было натягивать туго, простое изменение природного изгиба лука давало стреле достаточный толчок, а лук и тетива возвращались в прежнее состояние не так резко, чтобы можно было повредить кисть руки или предплечье стрелка. Пока наши люди научились обращаться с этим оружием, они сломали много луков, пытаясь натянуть их обычным образом.
Обилие оружия у туземцев не вязалось с миролюбием, которое они всячески нам демонстрировали и которое прежде всего выражалось в их готовности продавать нам это оружие. Следовательно, несмотря на это внешнее миролюбие, они должны были часто сводить счеты друг с другом или воевать с соседними островами. Но сколько мы об этом ни расспрашивали, ничего толком узнать не, могли.
Все вышеназванные товары, а также разные материи, циновки и прочие мелочи они приносили на продажу и охотно меняли на маленькие гвозди, а иногда и на бусы. Относительно бус их вкусы отличались от вкусов таитян. Те всегда выбирали прозрачные, эти же больше ценили темные, с красными, белыми или голубыми полосками. Мы торговали с ними до полудня, а потом вернулись на корабль, недосчитавшись маленького лодочного якоря, который местные жители ухитрились стащить и где-то спрятать почти в тот самый момент, как он был брошен. Их дружественные взгляды и возгласы сопровождали нас до самого борта, где с множества каноэ предлагали те же самые товары, что мы уже приобрели на берегу.
На этих каноэ мы увидели прокаженных, причем болезнь зашла уже весьма далеко. Особенно выделялся один мужчина; по всей спине и плечам у него шла большая, напоминающая формой краба язва, посредине совсем синяя, а по краям золотисто-желтая. У одной несчастной женщины таким же плачевным образом оказалось изуродовано почти все лицо. Вместо носа видна была лишь дыра, скулы распухли и гноились, глаза покраснели, воспалились и, казалось, вот-вот вылезут из глазниц. Словом, никогда я не видел ничего более тягостного. Однако сами эти несчастные, казалось, ничуть не горевали о своей беде, они торговали столь же оживленно, как и другие, и, что самое ужасное, продавали провизию.
После обеда я остался на борту, где д-р Спаррман помог мне привести в порядок собранные утром природные достопримечательности, а мой отец опять сошел с капитанами на берег в поисках новых. Вернулись они на закате, и отец рассказал мне следующее.
У места высадки нас, как и утром, радостными криками встретили жители. Их было много; началась бойкая торговля. Однако провизии было мало, а пампельмусов ввиду раннего времени года почти вовсе не было. Господии Ходжс, я и мой слуга покинули место, где шла торговля, и вместе с двумя индейцами, которые вызвались показать нам дорогу, направились в горы, лежавшие в глубине острова. Дорога туда вела через несколько плантаций, или садов, огороженных иногда тростником, иногда живой изгородью из красивой эритрины (Erythrina соrallodendron).Миновав их, мы пошли по узкой тропе между двумя изгородями, внутри которых по обеим сторонам были посажены бананы и ямс, ровными рядами, как в наших садах. Эта узкая дорога привела нас к большому, поросшему прекрасной травой лугу. Мы пересекли его и увидели превосходную аллею из четырех рядов кокосовых пальм длиной примерно в 2 тысячи шагов. Она опять вывела к узкому проходу, который тоже шел через регулярно устроенный сад, обсаженный по краям пампельмусами и другими деревьями. По этому проходу мы через возделанную долину добрались до места, где сходилось много тропинок. Это был луг, поросший нежнейшей травой и обрамленный тенистыми деревьями. На его краю стоял дом. Он был пуст — очевидно, жители ушли на берег. Господину Ходжсу до того понравилась эта местность, что он уселся и тут же сделал зарисовку.
Действительно, пейзаж стоил того. Воздух был чистый и такой благоуханный, что оживил бы мертвого. Мягкий морской ветер шевелил наши волосы, даря нам прохладу; повсюду щебетали маленькие птахи, а дикие голуби нежно курлыкали в тенистых ветвях дерева, под коим мы расположились. Наше внимание привлекли корни этого дерева. Они отходили от ствола на высоте 8 футов от земли и затем по одному уходили в землю. На дереве были странного вида стручки длиной более 3 футов и шириной в 2—3 дюйма. Мы отдыхали в сей уединенной и от природы столь благословенной местности в обществе лишь двух наших индейцев, и на память нам поневоле приходили поэтические описания зачарованных островов, созданные необузданной фантазией, которая расцвечивала их всевозможными красотами. Здесь все и впрямь напоминало подобные романтические описания. Сам Гораций не нашел бы более счастливого места для поселения. Если бы только тут еще оказался хрустально чистый источник или маленький журчащий ручей! Но вода — единственное, чего не хватало на этом маленьком чарующем острове.
Слева мы нашли еще один тенистый проход и по нему добрались до другого луга, на краю которого, на холме, стояли два дома. Вокруг на расстоянии фута один от другого были воткнуты в землю тростниковые палки, а перед ними росли ветвистые казуариновые деревья. Наши провожатые-индейцы дошли только до ограды и дальше идти отказались, но мы поднялись на самый верх и заглянули, хоть и не без труда, в хижины, крыши которых свисали почти до самой земли. В одной из них мы увидели недавно сюда помещенные мертвые тела, другая была пуста. Очевидно, казуарина ( тоа)здесь, как и на островах Общества, связывается с местом погребения. В самом деле, коричневато-зеленая, с длинными ниспадающими ветвями, с коих печально, свисают узкие волокнистые иглы, она столь же отвечает меланхоличности подобных мест, как и кипарис. По-видимому, в качестве дерева скорби казуарина в этой части света избрана в силу тех же ассоциаций, что и у нас кипарис. Холм, где находилась хижина, состоял из маленьких коралловых камней; они были насыпаны в кучу и никак не закреплены. Отсюда мы прошли немного дальше и кругом видели такие же прелестные сады с жилыми домами, расположенными обычно посредине. В одном из садов хозяева пригласили нас присесть и угостили большими кокосовыми орехами.
Когда мы вернулись на берег, шлюпки уже собирались возвращаться на корабль, так что нам сразу пришлось занять в них места. Людей во время этой прогулки мы видели совсем мало, а тот, кто встречался, шел своей дорогой, не обращая на нас внимания,— обычно к месту торга. Если бы мы не взяли в провожатые двух человек, нам, вероятно, вообще пришлось бы идти одним; никто не бежал за нами и никак нам не мешал. Ружейные выстрелы не произвели на них особого впечатления и не вызвали страха; держались они все время дружелюбно и услужливо. Женщины в общем были сдержанны, распущенность наших моряков им явно не нравилась. Но, конечно, и среди них находились менее стыдливые, готовые откликнуться на непристойные жесты матросов.