Путешествие вокруг света
Шрифт:
Всю ночь мы лавировали, чтобы удержаться вблизи острова, поскольку утром собирались возобновить поиск места для стоянки. Здесь еще раз следует воздать должное превосходным инструментам для определения долготы, коими мы были оснащены. Благодаря им мы, не блуждая, вышли прямо к этому острову, тогда как другие мореплаватели, такие, как Байрон, Картерет и Бугенвиль, не смогли его найти, хотя отправлялись в путь от места гораздо менее отдаленного — острова [островов] Хуан Фернандес. Похоже, что капитан Картерет не нашел его просто потому, что широта острова была неверно указана в его географических таблицах. Но двое других не могли сослаться на эту причину. Тем более мы были вправе восхищаться превосходным устройством имевшихся у нас обоих хронометров: одного — работы Кендалла по образцу Гаррисонова, другого — Арнольда, сделанного по его собственному замыслу. И тот и другой шли необычайно точно. Последний, к сожалению, остановился сразу после нашего отплытия из Новой Зеландии в июне 1773 года, но первый продолжал идти до нашего возвращения в Англию и заслужил всеобщие рукоплескания. Все же во время долгих путешествий гораздо надежнее полагаться на наблюдения Луны, чем на показания хронометра, так как его ход бывает непостоянен. Метод определения долготы по положению Солнца и Луны или по положению Луны и звезд — одно из важнейших для мореплавания открытий. Немец Тобиас Майер, профессор из Геттингена, первым произвел многотрудные расчеты необходимых для этого лунных таблиц, за что его наследники получили объявленное парламентом вознаграждение. Благодаря дополнительным расчетам метод этот настолько облегчился, что его можно считать лучшим способом определения долготы в море.
Широта острова Пасхи до одной-двух минут совпадала с той, что была указана в журнале адмирала Роггевена; долготу он определил с ошибкой всего на один градус. Согласно нашим измерениям этот остров расположен под 109°46' к западу от Гринвича. Испанские данные о широте также правильны, относительно же долготы они ошиблись на 30 морских миль.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Известие об острове Пасхи и нашем пребывании там
Рано утром 13-го мы приблизились к южной оконечности острова. Берег в этом месте поднимался над морем отвесно и состоял из разломанных скал, ноздреватых и черных, цвета железа, очевидно вулканическою происхождения. Примерно в четверти мили от берега отдельно в море стояли два утеса. Один из них — причудливой формы — напоминал большую, сходящуюся кверху колонну или обелиск. На обоих обитало громадное множество морских птиц, оглушивших нас своим отвратительным криком. Вскоре затем милях в 10 от первого мыса мы увидели другой. Здесь берег был несколько ниже и спускался к воде более полого. Там мы обнаружили и поля, засаженные растениями. Однако в целом почва острова казалась скудной и сухой. Растительности было так мало, что не приходилось рассчитывать на обилие свежей пищи; и все же наши взгляды были неотрывно устремлены к земле.
Тем временем мы увидели, как с гор к морю спускается группа почти совершенно нагих людей, насколько мы могли разглядеть, безоружных, что можно было расценить как знак мирных намерений. Несколько минут спустя два человека столкнули в воду каноэ и отправились к нам. Они гребли очень быстро, скоро подошли к кораблю и крикнули, чтобы мы бросили им веревку, название которой на их языке звучало точно так же, как на таитянском. Когда мы это сделали, они прикрепили к ней большую гроздь спелых бананов и дали нам знак тянуть. Трудно передать, какую общую и неожиданную радость вызвал у нас вид этих плодов; лишь те, кто побывал в столь бедственном положении, как мы тогда, смогут это понять. Более пятидесяти человек от избытка радостных чувств одновременно заговорили с людьми в каноэ, которые, естественно, не могли ни одному из них ответить. Капитан Кук взял несколько лент, прикрепил к ним медали и бусы и велел спустить им это в качестве ответного подарка. Восхищенные этими мелочами, туземцы незамедлительно вернулись на бepeг.
Огибая на обратном пути корму судна, они увидели спускающуюся с палубы рыболовную леску и привязали к ней в качестве прощального подарка небольшой кусочек материи. Подняв его, мы обнаружили, что она изготовлена из такой же древесной коры, как таитянская, и окрашена в желтый цвет. Судя по нескольким словам, которые мы от них слышали, их язык похож на диалект таитянского. Таким образом, в разных концах Южного моря [Тихою океана] говорят на одном и том же языке. Весь их вид давал нам возможность предположить, что они представляют собой ветвь того же самого племени. Они были среднего роста, но худощавы, тип лица напоминал таитянский, однако эти были не так красивы. У одного из сидевших в каноэ была борода, обстриженная до полудюйма. Другой — молодой человек лет семнадцати. По всему их телу шла такая же татуировка, как у новозеландцев, жителей островов Общества и Дружбы, но они ходили совершенно нагие. Самое странное у них — это размер ушей, мочки которых так растянуты, что почти доставали до плеч; кроме того, в них прорезаны такие большие отверстия, что туда свободно могли пройти четыре-пять пальцев. Это в точности соответствует описанию, которое дает в журнале своего плавания Роггевен.
Не менее странным в своем роде было их каноэ. Оно состояло сплошь из маленьких кусков дерева, шириной 4—5 дюймов и длиной 3—4 фута, весьма искусно соединенных. Общая длина составляла 10—12 футов. Нос и корма каноэ очень высокие, но в середине оно довольно низкое с выносным поплавком, или балансиром, сделанным из трех тонких палок. Каждый из находившихся в каноэ держал весло, лопасть которого также была составлена из разных кусков. Это тоже описано в голландских известиях о плавании Роггевена, напечатанных в Дордрехте [372] в 1728 году. По тому, как они берегут дерево, можно предположить, что на острове его мало, хотя в описании другого путешествия утверждается противоположное.
372
Имеется в виду анонимное сочинение: Tweejaarige Reyze rondom do Wereld, Dordrecht, 1728.
Хотя там, откуда отошло каноэ, мы нашли место, где можно было бы бросить якорь, мы все же двинулись дальше вдоль берега, надеясь найти еще более подходящий грунт, и добрались до северной оконечности острова, которую видели накануне, правда с другой стороны. Однако надежда найти там более удобную стоянку не оправдалась, и мы возвратились на прежнее место. На бepeгy было видно множество черных колонн или столбов, частью воздвигнутых на платформах из нескольких камней. Мы могли разглядеть, что в верхней части эти колонны имеют сходство с головой и плечами человека, нижняя же часть, казалось, представляла собой грубую необработанную глыбу. Обработанных участков земли на северной стороне острова мы увидели очень мало, поскольку местность здесь была более гористая, чем в средней части. Мы теперь ясно видели также, что на всем острове нет ни единого дерева высотой более 10 футов. После полудня мы спустили шлюпку, в которой к берегу должен был отправиться штурман, чтобы измерить глубину у места, откуда к нам отошло каноэ. Увидев, что шлюпка отплывает от корабля, жители собрались на берегу в том месте, куда, как им казалось, она направляется. Индейцы большей частью были голые, лишь немногие одеты в материю красивою светло-желтого или чаще оранжевого пвета; мы решили, что это здешние вожди. Теперь мы могли разглядеть и их жилища, на вид очень низкие, но длинные, в середине высокие, а с обеих сторон круто опускающиеся, они немного напоминали перевернутые каноэ. В середине имелось отверстие или дверь, такая низкая, что мужчине обычного роста нужно было наклониться, чтобы войти.
К вечеру мы стали на якорь у юго-западной стороны острова, где оказалось 40 саженей глубины и хорошее галечное дно. Вскоре вернулся из своей экспедиции штурман и привез с собою туземца. Этот малый без церемоний и приглашения смело прыгнул в шлюпку, едва она приблизилась к берегу, и пожелал плыть на корабль. Он был каштаново-коричневый, среднего телосложения, ростом примерно 5 футов 8 дюймов; грудь и все тело у него были довольно волосатые, волосы на голове и борода — одинаково густые, черного цвета, борода подстрижена. Огромные мочки доставали до плеч, а бедра татуированы в клеточку или в виде кубиков — узор, подобного которому мы еще нигде не встречали. Вся одежда его состояла из набедренной повязки, с которой спереди свисала сетка, ничего, однако, не прикрывавшая. На шее у него висел шнур, с него спускалась на грудь широкая, длиной дюймов в пять кость, изображавшая, видимо, язык. Он объяснил нам, что это кость морской свиньи, иви тохарра— сие название точно так же звучит и на таитянском языке. Чтобы быть лучше понятым, он назвал это нагрудное украшение еще иви-ика,что, как мы уже знали, означает «рыбья кость» [373] . Едва усевшись в лодку, он показал вполне понятными знаками, что ему холодно. Штурман Гильберт дал ему куртку и надел на голову шапку; в этом наряде он и появился перед нами на корабле. Капитан и пассажиры подарили ему гвозди, медали и снизку бус. Бусы он пожелал надеть на голову. Поначалу туземец бы несколько пуглив и недоверчив, даже спросил, не убьем ли мы его как врага ( маттетоа).Но когда мы заверили, что обойдемся с ним хорошо, он успокоился, обрел уверенность и стал говорить только о танцах (хива).
373
Ийя на Таити и ика в Новой Зеландии и на островах Дружбы означают рыбу. — примеч. Форстера
Вначале нам было трудновато понимать ею речь, но, когда мы расспросили его о названиях главных частей тела, выяснилось, что это тот же самый диалект, на каком говорят жители островов Общества,— слова звучали совершенно так же. Если мы произносили непонятное для него слово, он его повторял и взглядом давал понять, что не знает, о чем мы говорим. С наступлением ночи он показал нам, что хочет спать и что ему холодно. Мой отец дал ему большой кусок самой грубой таитянской материи. Он завернулся в нее и сказал, что теперь ему совсем тепло. Его привели в каюту штурмана, там он улегся на стол и совершенно спокойно проспал всю ночь. Махеине, нетерпеливо дожидавшийся возможности сойти на берег, был очень рад, что люди говорят на языке, напоминавшем его собственный. Он уже не раз пытался завести разговор с нашим гостем, но другие его перебивали множеством вопросов.
Ночью у нас сорвало якорь, и корабль понесло течением, так что пришлось опять поднимать паруса и возвращаться к месту стоянки. Сразу после завтрака капитан вместе с дикарем, которого звали Марувахаи, а также Махеине, мой отец, доктор Спаррман и я отправились на берег. Hoги и бедра у меня так отекли, что я еле-еле двигался. Здесь оказалась хорошая бухта, достаточно глубокая для шлюпок; в том месте, где мы высадились, скалы закрывали ее от высоких, как горы, волн, которые в других местах мощно разбивались о берег.
На берегу собралось примерно 100—150 жителей. Почти все они были голые, в одних лишь набедренных повязках, с которых свисал кусок материи длиной 6-8 дюймов, а иногда еще и небольшая сетка. У немногих были плащи, доходившие до колен. Материя напоминала таитянскую, но ради долговечности она была простегана или прошита нитками и, как правило, окрашена в желтый цвет корнем куркумы. Люди спокойно дали нам выбраться на берег и вообще не делали никаких недружелюбных движений; они, похоже, боялись нашего огнестрельного оружия, с убийственным действием которого были, видимо, знакомы. В большинстве своем они были безоружны, но у некоторых имелись пики или копья — бесформенные сучковатые палки с треугольными остриями из черного обсидиана (Pumex vitreus Linn.)на конце. Один держал боевую палицу, сделанную из толстого куска дерева длиной 3 фута и на конце украшенную резьбой. Несколько других держали короткие деревянные дубинки, очень похожие на новозеландские патту-паттуиз рыбьих костей. На одном была европейская шляпа, на другом — такая же шапочка; на некоторых мы видели полосатый хлопчатобумажный носовой платок или старую, порванную куртку из голубой шерстяной ткани; все это бесспорные доказательства или остатки последнего пребывания здесь испанцев, посетивших остров в 1770 году.