Путешествие юного домового
Шрифт:
Не понятно прозвучала интонация в словах Горюни про людей. Там было тщательно скрытое пренебрежение этими лентяями и бездельниками, которые так устают жить, что скорее стараются умереть, сокращая свой без того короткий век различными сомнительными удовольствиями. Но присутствовала и нотка превосходства над ними, как над неразумными детками.
– Например, что касательно коробочек, – продолжал вещать Горюня. – Их они ставят не по-нашенски, чтоб красиво, а по-своему. Да так, чтобы названия коробочек шли по алфавиту или по номерам, как они стояли до этого. Видишь сбоку маленькие знаки, что в ряд выстроились, как крысы под дудочку? Так вот, они именуются Буквами. Те же буквы, но побольше размером на крышке коробки.
– А означают они что, эти крысы-буквы? – перебил отца Кроха.
– Я буду называть
– А ты умеешь, папа? – опять перебил отцову речь Кроха, на этот раз уже нетерпеливо, что, конечно же, было невежливо. Но тут сложилась такая ситуация, когда надо было ковать железо, пока оно горячо.
Глаза Крохи горели таким любопытством, что, окажись отец на свою беду неграмотным, Кроха вспыхнет ярким пламенем разочарования и осыплется серым пеплом на полку с дисками. Убирай его потом. Но отец в этот раз не подвёл, несмотря на свою несуразную натуру.
– А то, – скромно потупив взгляд, но поправляя роскошные усы и гордо выпятив грудь, выговорил он. – И по старому стилю читать – писать могём, и новому стилю обучены.
– И как? Как ты научился? – не унимался Кроха.
– А я у гимназёров на шее любил сидеть, когда чуточку моложе был. Они, бывало, согнутся в три погибели над книжками своими и учат чего-то там, и учат. Иной раз взрослый человек подойдёт к горе-гимназисту и давай объяснять, что к чему. Бывает, так доходчиво толкует, что даже мне, бестолковому, ясно и понятно. А они, дети, ровно из полена выструганные, вещей простых не понимают и сидят за партой, тупят помаленьку. Когда наскучит на шее сидеть, спустишься на стол и начинаешь забавляться: перья писчие да карандаши по столу катать, перемешивать, линейки да тетрадки со стола спихивать, чтобы учиться веселее было! Вот как-то раз, лет сто пятьдесят – двести тому назад, помню в …
– Научи меня! – вполголоса пересохшим от волнения горлом выдавил Кроха. – Я тоже читать – писать хочу! Там книг столько, в том стеклянном шкафу, который в Большой комнате стоит, что ввек не перечитаешь! А я и не ведал досель, что в них все тайны мира прописаны!
– Эвон, куда хватил! Кто же тебе такое поведал про те книги?
– Никто. Но я нутром чую: нужны они мне!
– Раз такое дело, так и быть, обучу тебя науке. Но есть один уговор: книги для обучения я буду приносить сам, а тебе в шкафу не рыться! Есть у меня на примете парочка забытых людьми книг: одна между тумбочкой и стенкой в коридоре застряла, вторая под кроватью в спальне пылью покрылась. И ещё просьба есть: ты матери и сестрёнке не рассказывай, что я читать могу и тебя обучать взялся. Мать у нас из старорежимных, а они грамотеев страсть как не любят. Вот и приходится под дурачка шифроваться, чтоб из дому, значит, не выгнали. А уж, коль она прознает, как я писать умею, то представить не трудно, на что она и её ложка способны.
Глава 4.
Прошла неделя с тех пор, как Кроха начал постигать грамоту, но увлекательное занятие вскоре обернулось выматывающим до изнурения заучиванием букв и банальную зубрёжку. А отец спуску не давал:
– Ты, как тот конопатый школяр с красным галстуком на шее, в носу пальцем ковырялся, да всё норовил знания в свою башку через нос пропихнуть. Вытащит палец, вытрет о штанину, руку сменит и опять палец в нос пихает. Так и вырос неучем. Самолично видел. Вынь пальцы из ноздрей! Аль намёков не понимаешь? То-то же! Учи азбуку не по буквам, а по слогам, так-то оно сподручнее пойдёт.
Ничуть не смущаясь, Горюня обучал Кроху по старому телефонному справочнику, в котором слова располагались по алфавиту, и в этом состояло главное удобство книги. Попутно заучивая цифры, Кроха уже разбирался сам кое в чём, но помощь наставника по-прежнему была не лишней. Так они проводили день за днём, сидя высоко в углу на широком гардеробе, что стоял деревянным монументом сменной одежде жильцов в людской спальне. Они взбирались на него по оконным шторам, затем осторожно передвигались по скользкому карнизу и прыгали с него на шкаф, где занимались в своё удовольствие изучением азов литературы, пока Пужанна думала, что отец с сыном работают по хозяйству, и не беспокоилась ни о чём.
Вечером, уставший от гранита науки Кроха и вполне себе отдохнувший Горюня, считающий, впрочем, что день прошёл не зря, весело прыгали со шкафа, хорошенько по нему разбежавшись и оттолкнувшись от края. Они падали прямиком на широкую мягкую кровать, которая вступала в их игру и подбрасывала отца с сыном на своём пружинящем матрасе, отчего они продолжали свой полёт, пока не приземлялись на мягкие подушки. Ещё находясь на шкафу и готовясь к разбегу, Горюня и Кроха спорили всякий раз, кто из них дальше прыгнет. Спор не приводил ни к чему, а длинный прыжок всегда оставался за домовёнком, отчего он был страшно горд собой, но виду не показывал. Зато отец был доволен успехами своего отпрыска, как в постижении грамоты, так и в исполнении прыжков, отчего даже стал называть Кроху Прыгунком, но только тогда, когда они общались исключительно между собой. Не то услышь мать их разговор, то сразу прицепилась бы:
– А почему Прыгунок? А где прыгал? А куда? А почему я не знаю?
И вытаскивала бы свою большую ложку, недобро поглядывая на отца и примериваясь той ложкой к его натруженному челу. Потому и хранили они свои занятия в тайне, зная, что врать Пужанне бесполезно. Лучше промолчать лишний раз и общаться, сидя высоко в углу, безопаснее шёпотом, чтобы мать или сестрёнка не услышали их ненароком, и их секрет не был раскрыт.
Отец всё-таки начал уходить со шкафа на работу, так как Пужанна всё же почуяла неладное, и ему надо было для отвода глаз хотя бы создавать видимость выполнения какого-нибудь полезного занятия. А Кроха, получив от Горюни задание разобрать слово по слогам и найти похожие слоги в других словах, оставался сидеть на высоком пыльном гардеробе в ожидании вечера и возвращения отца, чтобы правильно ответить на его нехитрые вопросы, а потом вместе сигануть со шкафа на кровать и снова выиграть в прыжке. В конце концов, домовые решили, что будет полезно перейти к следующей стадии обучения, а именно – начать чтение какого-либо литературного шедевра. Выполнивший с честью несвойственную ему функцию телефонный справочник был с почтением возвращён на место за тумбочку и аккуратно присыпан пылью. А взамен его Горюня поднял на шкаф с помощью связанных между собой поясков от женских халатов иллюстрированный журнал "Вокруг света". Кроха, перестав отвлекать мать и сестрёнку какими-то глупостями, лишь бы они ненароком не спалили отца за этим занятием, серой тенью взлетел на платяной шкаф и с напускной важностью оглядел обложку. Потом произнёс фразу, как он считал, весьма учёную:
– Эта книга, мне кажется, более чем сверхлюбопытна.
– Чего? – не то не понял, не то не расслышал отец.
– Сверх более чем любопытна, – задумчиво ответил сын, окончательно введя отца в замешательство, но, не обращая на него внимания, с головой погрузившись в чтение заголовков статей и просмотр красочных иллюстраций.
"Переучился малец. Пора завязывать с грамотой. Видать, и впрямь ни до чего хорошего это занятие не доведёт", – заключил между тем Горюня, с родительской озабоченностью глядя на вихрастую башку сына.
Журнал был намного тоньше, но имел больший формат, нежели справочник, в отличии от которого, глянцевые страницы были пропечатаны фотографиями из чужой мира, пока ещё неведомого молодому кутнику. У Крохи создалось впечатление, будто шёл человек или какой-нибудь странный зверь по своим делам, а для домовёнка все звери, кроме котов и собак, были странными, его вдруг остановили и большими невидимыми ножницами вырезали из его жизни вместе с окружающим пейзажем, а затем аккуратно поместили на страницу журнала. На тех страницах были изображения невиданных городов, диковинных цветов и недосягаемых в высоту деревьев, подле которых люди выглядели размером с муху. Но самое главное, что увидел домовёнок на этих страницах, было море. Оно было бирюзовое, влекущее свежестью и прохладой, окаймлённое белым песком тропических пляжей. Ещё оно было тёмно-синее, прикрытое серым небом без облаков и грозно ощетинившееся оскалом чёрных утёсов. Оно было разное, но манило к себе неподдающейся пониманию, зачаровывающей, опасной красотой.