Путешествия к американским берегам

Загоскин Лаврентий Алексеевич

Изъясненные выше на меня нападения не обнадеживали нас и впредь быть безопасными, тем более что они никогда не пропускали случая напасть на наши байдары, посылаемые для разведываний, хотя всякий раз после покушений давали они на байдары своих аманатов, поэтому мы, будучи намерены прозимовать на острове, ими обитаемом, пытались довести их ласковостью, щедростью, угощением и подарками до миролюбивого познания, что они через дикость свою лишаются собственного покоя, убивая друг друга. Дабы показать им жизнь неведомую, я все старание свое употребил к тому, чтобы построить домики и сделать крепость, на первый раз хотя бы плетневую. Мы в том и успели, хотя с великим трудом; но со всем тем они не переставали делать покушения как на байдары, посылаемые мной для обозрения и описания мест, так и на нас самих, то я, избегая сколько возможно пролития крови и чтобы лучше себя обеспечить, представлял силу и действие нашего пороха и, пробуравив в превеликом камне дыру, наложил туда оного, при котором, утвердя замок от ружья, а к сему предолгую веревку под другой камень для безопасности того, кто должен действовать, разорвал оною вместе с ружейным выстрелом при множестве мирных коняг, отчего был рассеян везде слух об удивительной силе наших «стрелок».

После этого и других непонятных, чудных и вместе ужасных для них явлений все коняги острова оставили свои усилия к вытеснению нас: ибо я им представлял, что я желал с ними жить в дружбе, а не вести войну, а впрочем, ежели бы мое намерение было другое, то не избегли б они силы моего оружия, притом же и всемилостивейшая наша государыня желает им покровительствовать и доставить им жизнь безопасную и спокойную. Сие и многие другие примеры ласкового обхождения и малые подарки совершенно их усмирили. Тут и через толмачей всячески внушал им о спокойствии, величии, силе и красоте всего находящегося во внутренности России, равно как и о милосердии нашей императрицы. Приметив же рассеивающийся о всем том слух и любопытство, еще более старался удостоверить их, иногда рассказывая, а иногда показывая вещи, которые бы они без предупреждения готовы бы были обоготворять, доводя их постепенно до познания того невежества, в котором они находились. Таким образом приобрел и к себе от них столь великое благорасположение, что они, наконец, все назвали меня своим отцом. При таковых знаках доверия их ко мне отдавали они себя охотно в мои повеления; почитали они чудом скоропоспешное строение наших домов, потому что они над одной своей хижиной трудятся, отесывая доски заостренными железцами, несколько лет, и для того почитают они оные великой цены стоящими. Невежество их так велико, что они, когда мы во время темных ночей выставляли бывший у меня кулибинский фонарь²⁹, думали, что то было солнце, которое мы похищали, приписывая и мрачность дней причине оного.

Мне прискорбно было видеть таковую темность их умов. Поэтому и не оставлял их более пребывать в сем заблуждении, и старался, насколько возможно, изъяснить им, что сие есть дело такого же человека, как и они, с той только разницей, что они ничего не будут знать до тех пор, пока не будут мирны и [не станут] заимствовать от нас обычаи и род жизни. Я показывал им способность и выгоды российских домов, платья и употребления пищи, они видели труды моих работных, когда те копали землю в огороде, сеяли и сажали семена; по созреванию плодов я велел им оные раздавать, но они, употребляя их, ничего кроме удивления не изъявляли, многих я велел кормить изготовленною работными моими для себя пищей, к чему они крайнюю чувствуют охоту.

Таковое мое с ними поведение час от часу привязывало их ко мне более, и они, не зная чем угодить мне, приводили в великом множестве детей своих в аманаты тогда, когда я и не требовал их и когда они не нужны мне были; но я, чтобы не оставлять их в неудовольствии, многих принимал, а других, одарив приличными для них вещами, отпускал. После такой их ко мне привязанности старался я познать их богослужение. Я не нашел сердца их зараженными идолопоклонством; они только признают два в мире существа, одно доброе и другое злое, присовокупляя об оных нелепости, свойственные их невежеству и дикости. Видя сие, сделал я попытку рассказать им сколько можно простое и внятное о христианском законе, а как увидел величайшее их в том любопытство, то и захотел я воспользоваться сим случаем. И потому начал я любопытствующим в свободные часы преподавать точное понятие о нашем законе и до истинного доводить пути, чем и зажег их сердца; словом, еще до выезда моего сделал я христианами из них сорок человек, кои и крещены были с такими обрядами, какие позволяются без священника³⁰.

Я приметил, что они начинали уже пренебрегать своими собратьями, а что всего чуднее, то они, принимая обыкновения и поступки россиян, делают насмешки над другими дикими, почитая их совершенными пред собой невеждами. Поскольку я многих из них принимал в построенной тут комнате, то они видели ее величества всемилостивейшей нашей государыни живописное лицеподобие и некоторые книги, кои я употреблял, и, приметив желание их знать, что им казалось удивительным, изъяснял им со всем подобающим благоговением о ее величестве³¹, сказывал им о милосердии ее, власти и силе и сколь себя почитают те счастливыми, кои ее повелениям следуют и находятся под ее законами; напротив того, те несчастливейшие, кои от того бегают или делают противное ее повелениям. Возможно старался я внушать им о спокойствии и безопасности каждого и что всякий может везде ходить и ездить один, не опасаясь, чтобы кто сделал на него нападение или отнял его имение. Сии слова или маловажнейший сей пример выбрал я для того, чтобы оное казалось им понятнее. И в самом деле такое я сделал в них о том впечатление, что они захотели и просили меня, чтобы всех тех, которые будут приходить на их остров, я отгонял, поручая притом себя в мою защиту, обещая слушать меня и во всем мне повиноваться.

Бедные сии люди, приходя к моему селению и видя иногда послушность ко мне моих работных, исполняющих мои приказания, думали, что более меня не может уже никого быть. Но я вывел их из сего несчастного заблуждения и дал им понять, что я самый последнейший подданный моей государыни, что от нее есть еще постановленные власти, которые смотрят, чтобы обид и притеснения никому нигде не было. Я всеми возможными средствами объяснял им, сколько они будут благополучны, если возлюбят и верными учинятся ее величеству всемилостивейшей нашей государыне, которая в противном случае их за непокорность может наказать.

Разговаривая часто о порядке в России живущих и о строении, возбудил в некоторых такое любопытство, что сорок человек обоего пола захотели видеть селения российские: в показанном числе были и дети, коих при выезде моем оттуда дали мне дикие, чтобы хотя оные посмотрели все здесь находящееся, ежели они сами того сделать не могут; и все оные выехали со мной в Охотск, из коих 15 приехали в Иркутск, а последние с возвратным отправлением судна моего, будучи одеты и одарены, возвратились.

Что надлежит до книг, то я не мог никакого об оных сделать им понятия. Но, посылая иногда их с записками моими к артелям, оставленным в других местах сего же острова, в такое приводил их удивление, что когда по записке моей давалось то, о чем предсказывал прежде еще их отходу, то они поставляли оное выше силы человеческой; так, например, посылал я одного из них с запиской взять у приказчика моего чернослива и других древесных сухих плодов. Посланный, дорогой оные отведывая, половину съел, о чем я, по записке узнав, ему сказал, чему он крайне удивился: «Это подлинно, что сия бумажка востро на меня глядела, когда я их ел, но впредь я знаю, как от сего избавиться». Я, желая испытать его простодушие, послал за тем же в другой раз, но, как и тогда, по записке и весу узнал, что нет целой половины, а потому и получил от него опять признание в лакомстве, и что для него чудно, потому что евши те плоды, он зарывал ту бумажку в песок, но видно, что и сквозь песок она видела.

Второй пример. В построенной мной комнате стояло большое зеркало, к которому те дикие, подходя, несказанно дивились, что видят в нем во всем подобных себе людей, и, недоумевая, что это за люди, почитали все сие волшебством, им непонятным. Через сие начал я вводить их в познание о книгах, обещая выучить и детей их, ежели кто из них на то согласится, таковой же, по их мыслям, премудрости. Нашел некоторых охотников, кои приводили и вручали мне оных. Должно отдать народу сему справедливость в остроте ума, ибо дети их весьма скоро понимали свои уроки, и некоторые до отъезда моего столько выучились по-российски говорить, что без нужды можно было их разуметь. Я оставил таковых учащихся грамоте 25 мальчиков, которые гораздо охотнее желают быть с россиянами, нежели их с дикими отцами.

Такими путями я старался доводить их до того, чтобы они увидели свое невежество. Всегда боролся я с работными моими, рвавшимися к ссоре, и, наконец, им же самим показал из того пользу. Дикие, узнавши о силе данных им мной записок, отлучаясь на дальные промыслы, брали у меня, так сказать, билеты, дабы оные показывать в случае встречи с артелями, разосланными от меня в дальние места, в доказательство, что они принадлежат к мирным и нам доброжелательствующим. Защищая же их людьми моими от набегов на них диких из других мест, дал им почувствовать, сколько приятно жить в покое, ибо после сего не отваживались их неприятели делать на них нападения. Видевшие же притом, что услуги их, мне оказываемые, не оставались без награды, желали, чтобы я вечно с ними остался. Я могу сказать и хвалиться тем, что когда узнали они о моем отъезде, то столько о том печалились, как будто все уже теряли; но при сем случае я поручил все дела мои оставленному там мной правителю енисейскому купцу Самойлову – такому человеку, на которого надеялся я, что будет следовать всему тому, что я показал; сверх же того снабдил я его и довольным на бумаге наставлением.

До отбытия моего, по известиям от диких, которые хотя и не могут ни малой верности дать о числе мирных коняг, совершенно доброжелательствовавших мне, но из рассказов их и моих замечаний можно почти верно считать преданных ее величеству обоего пола 5000 душ с лишком. Я никогда не упоминал им о платеже ясака³², дабы не подать какого подозрения или не было бы иметь сие протыканием, а старался только преклонять их к хорошим мыслям о россиянах и вводить исподволь в наши обычаи так, чтобы они не только не противны им были, но и понимали бы оные, оставляя, впрочем, рассмотрению высокого правительства, как поступить в рассуждении ясака.